Мичман Флэндри; Восставшие миры; Танцовщица из Атлантиды

— Нет! — воскликнул он, — голубые глаза были у Рамоны. — У Катрин глаза зеленые. — «Неужели я уже путаю свою живую жену с умершей?»

Если только у него вообще была жена. Двадцать дней прошло с тех пор, как стража ворвалась в спальню, арестовала их и повела по разным коридорам. Она оттолкнула руки стражников от своих запястий и сама пошла вперед, окруженная рядами направленных на нее черных дул. Она держалась уверенно и гордо, хотя на глазах ее блестели слезы.

Мак-Кормак стиснул кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Боль сейчас была другом.

«Я не должен, — вспомнил он. — Если я буду терзаться тем, что сейчас для меня недоступно, я сам исполни за Снелунда его работу… Что я еще могу сделать?»

«Сопротивляться. До конца».

Уже не впервые он вспоминал существо, с которым ему когда-то довелось встретиться, — воденита, огромного, чешуйчатого, хвостатого, четырехногого, с мордой ящера, но дружественно настроенного и более мудрого, чем остальные, ему подобные.

— Вы, люди, — странные существа, — гудел он глубоким голосом. — Вместе вы можете показывать примеры храбрости, граничащей с безумием. Но когда поблизости. нет никого, кто может заранее объяснить вашим людям, как им предстоит умирать, воодушевление быстро покидает их и сменяется полным упадком духа.

— Дело, я полагаю, в наследственных инстинктах, — ответил ему Мак-Кормак. — Наша раса начинала как животные, охотившиеся стаей.

— Тренировка может побороть инстинкт, — возразил дракон. — Разве разумное создание не может заниматься самотренировкой?

Мак-Кормак грустно покачал головой.

«Что ж, я это проклятое наставление заполучил. Может быть, однажды кто-нибудь — Катрин или дети, подаренные мне Рамоной, или какой-нибудь мальчик, которого я никогда не знал, — сумеет полностью преодолеть всю эту волокиту».

Он лег на скамью — единственную мебель в комнате, если не считать раковины и санитарного узла, и закрыл глаза.

«Попытаюсь до обеда мысленно поиграть в шахматы за двух человек. Дайте мне достаточно времени, и я в совершенстве овладею техникой. Перед самой едой я еще раз займусь гимнастикой. Эта кашица в мягком сосуде ничего не потеряет от того, что остынет… Возможно, позже я смогу уснуть».

Он не снял своей импровизированной завесы. Клерк в тюремной канцелярии зарегистрировал человека мужского пола, высокого, стройного, более живого, чем это представлялось из-за его обычной немногословности. Мало что выдавало в нем его пять десятков стандартных лет. Лишь проседь в черных волосах да продольные морщины на длинном худом лице… Он никогда не прятал лица от непогоды, никогда не менял своих черт. Кожа его всегда оставалась темной и жесткой. Выступающий треугольник носа, прямой рот, выдающийся вперед подбородок являли собой нечто вроде вызова черепу долихоцефала. Когда он широко раскрывал глаза под нависшими бровями, они походили на кусочки льда. Когда он говорил, голос его звучал твердо, и за десятилетия службы на границах Империи, пока он не вернулся в свой родной сектор, он утратил акцент Аэнеаса.

Он лежал, и воображение его с такой силой было сконцентрировано на образе противников-шахматистов, что он не обратил внимания на первый взрыв. Лишь когда снова послышался звук — «крап!» — и стены дрогнули, до его сознания дошло, что это уже второй.

«Что за чертовщина?» — вскочил он на ноги.

Звук третьего взрыва был низким, и металл ответил ему гулом.

«Тяжелая артиллерия, — подумал он. Пот выступил на его лице, а сердце застучало быстрее. — Что случилось?»

Он бросил взгляд в иллюминатор. Ллинатавр был все таким же безмятежным и равнодушным.