Мичуринский проспект (СИ)

И даже тут мне несказанно повезло! После первого-второго наряда заведующая столовой, мымра лет сорока, просекла, что простой уборщик из меня никакой и поставила меня на самый ответственный и тяжелый пост -- котломойку, самое худшее место в самом поганом наряде. Ты всю свою смену должен руками должен был мыть котлы, которые не кончались никогда.

Поступая в шарагу, я против своей воли солгал обо всем -- от состояния здоровья, до желания поступить. И если желание как поступать, так и учиться тут ни на что не влияло, то моя экзема сильно беспокоила. Мои руки после смены облезали до мяса. Но меня спасла полная некомпетентность. Я даже с котлами не мог справиться, потому после следующей пары нарядов меня направили подальше от столовой -- в буфет, где я и работал весь первый курс. Мне там даже нравилось.

Работая в буфете, мы мало и редко что мыли, но много таскали тяжестей. Каждое утро мы разгружали газель и разносили товар по буфетам. Это занимало почти всю смену. Вечером мы протирали полы и столы и шли домой. В какой-то степени это даже тешило мое самолюбие, ведь грузчик намного более мужская профессия, чем полотер. Плюс к этому я перестал мучиться экземой, так как кожа на ладонях перестала столько контактировать с водой и ядовитыми моющими средствами.

В довесок ко всему буфетчицы по неясным для меня причинам относились к наряду намного лучше, чем столовщицы, да и наряд по буфету состоял только из двух человек, и обычно напарники мне попадались отличные, потому что на это место ставили либо совсем уж беспомощных увальней вроде меня, либо хронических распиздяев. Распиздяев чаще.

Порой я заступал в этот наряд вместе с Сизым. Развод у нас был в шесть, часов до девяти мы прибирались по мелочи в буфете, а потом шли по до домам, до утра. До дома мы редко сразу доходили. Обычно перед поездкой домой мы успевали вдарить по ягуару, часто прямо в форме и на лавочке. Денег у меня никогда особо не было, а вот Сизый был парнем заряженным и совсем не жадным. Он постоянно ставил.

Если я эту гадость вливал в себя постепенно, маленькими глотками, как теплое молоко в профилактических и лечебных целях, то Сизый в это время долго и пространно рассуждал обо всем на свете, постоянно упоминая Григория Лепса, а потом, под занавес своей речи, опрокидывал поллитру залпом.

Помимо Сизого мне частенько в напарники попадался другой парень, спортсмен и наркоман. Мне легко было найти с ним общий язык. Он уныло рассказывал мне грустные истории, однако о наркотиках -- ни слова. Наркотики -- это табу Академии. Все всё равно узнают, если ты их употребляешь, однако с какой-то целью продолжаешь скрывать. Да и не принято было у нас задавать прямые вопросы на эту тему.

Правда я на первом курсе не мог в полной мере придаться разгульной жизни в полных берегах водки и прочих, порой запрещенных, веселящих дух химических соединений. Зачем-то я думал учиться, хотя никогда не хотел быть ни опером, ни юристом, более того я хотел быть кем угодно, только не им.

А учебные занятия у нас проходили как в обычном ВУЗе. Только мы были в форме и с нами не учились девки, и после пар, вне зависимости от того, во сколько они заканчивались -- до шести часов у нас была самоподготовка, на которой мы занимались, чем угодно, кроме изучения пройденного материала. Кто-то спал, кто-то разговаривал, а кто-то просто скучал. Скучающих было большинство.

На борьбу со скукой к нам часто приходили офицеры и тратили наше время с пользой -- на уборку прилегающих территорий. Кто-то мыл полы, кто-то лестницу. Раз в неделю мы ходили на улицу и убирались там. За каждым первым курсом закреплялся определенный участок: кто-то убирал под общежитием, кто-то газон, прилегающий к спортивному корпусу и к дому культуру. Может показаться, что под общежитием мусору неоткуда взяться -- ведь убираются сами курсанты или их товарищи. Однако всем насрать на товарищество -- народ выкидывал мусор прямо из окон. Тому способствовал сломанный, казалось с самой своей установки, мусоропровод. Атмосфера разрухи и запустения распространялась и за стены моего учебного заведения и оканчивалась за забором. Хотя и там, на свободе, все было не так уж радужно.

Целыми днями мы просто просиживали казенные штаны на парах. Большая часть преподавателей мало чем отличалась от слушателей -- им тоже на все насрать. Они, зачастую, даже не знали своего предмета. Многие из них просто приходили на пары и рассказывали нам истории из жизни.