Миф о «застое»

«Хрущёв: “Да что вы говорите, какой это Кремль! Это издевательство! Где тут зубцы на стенах – почему их не видно?”, “Очень общо и непонятно. Вот что, Белютин, я вам говорю как Председатель Совета Министров: всё это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю!” Наступившая пауза действовала на всех. А то, что я (То есть Белютин. – Л. С.), не выдержав, после слов “это не нужно советскому народу” повернулся к Хрущёву спиной, ещё больше накалило обстановку. И Суслов, откровенно заинтересованный в дальнейшем её обострении, решил снова сыграть на мне. Его голос был мягок и хрипловат: “Вы не могли бы продолжить объяснения?” – “Пожалуйста”, – сказал я, глядя в его умные холодные глаза, загоревшиеся, как у прирождённого игрока. “Эта группа считает, что эмоциональная приподнятость цветового решения картины усиливает образ и тем самым создает возможность для более активного воздействия искусства на зрителя”. – “Ну а как насчёт правдивости изображения?” – спросил Суслов. “А разве исторические картины Сурикова, полные неточностей, образно не правдивы?” Возникала дискуссия, где недостаточные знания ставили Суслова в слишком неудачное положение ученика, и он круто повернул. “А что это изображает?” – спросил он, показывая на жутковатый пейзаж Вольска Виктора Миронова. “Вольск, – сказал я. – Город цементных заводов, где всё затянуто тонкой серой пылью и где люди умеют работать, будто не замечая этого”. Хрущев стоял рядом, глядя то на одного, то на другого, словно слова были теннисными мячами и он следил за силой ударов. “Как вы можете говорить о пыли! Да вы были когда-нибудь в Вольске?” – почему-то почти закричал Суслов. В голосе его была неожиданная страстность, и я даже подумал, не был ли он там первым секретарем городского комитета партии. “Это не фантазия, а пейзаж с натуры, – сказал я. – Вы можете проверить”. – “Да там все в белых халатах работают! Вот какая там чистота!” – продолжал кричать Суслов… Белые халаты… Я вспомнил этот город, серый, с чахлыми деревцами. Пыль, которая была видна за много километров. “Да что это за завод? Тут изображен ‘Красный пролетарий’ да? Так почему же у него столько труб? У него их только четыре”, – не унимался Суслов. Его уже явно наигранное возмущение должно было показать, что он полностью согласен с Хрущевым в том, что “мазня” еще к тому же компрометирует советскую промышленность. “При чем здесь трубы? Художник, создавая образ города, имел право для усиления впечатления написать несколько лишних труб”, – сказал я. “Это вы так думаете, а мы думаем, что он не имел права так писать”, – продолжал Суслов».

На следующий день, 2 декабря, у Манежа выстроилась огромная очередь. Люди хотели увидеть то, что вызвало гнев Хрущёва. В результате «картины» и статуи, которые видел только узкий кружок, увидела вся Москва, и не только: о выставке рассказали центральные газеты, радио, иностранные корреспонденты (что было одной из главных целей).

По итогам выставки председатель КГБ В. Семичастный написал на имя Хрущёва записку о том, что после всего случившегося говорит интеллигенция о нём. В записке мелькали формулировки типа: «кукурузник», «Иван-дурак на троне», «бесшабашный украинский мужик». Видимо, эта записка задела Хрущёва и на встречах с интеллигенцией он высказал всё, что о ней думает.

Эти выставка и записка были частью заговора, направленного на дискредитацию советского строя в лице его руководителя, а также на дискредитацию самого Хрущёва, который «сделал дело – и может гулять смело». Действительно, вскоре его сняли.

«Творческая интеллигенция», в данном случае безобидные абстракционисты, была использована «втёмную» как таран.

Хрущёв же поддался на провокацию, благодаря которой «случилось невероятное: мы победили!»

Результатом заговора было то, что «шестидесятники» из малочисленных групп и кружков получили известность не только в стране, но и на Западе, что было для заговорщиков важнее, «в разы повысилась стоимость картин нужных художников. Плюс создали отдельным людям определённую репутацию».

Сегодня, отмечая юбилеи этой выставки, говорят о некультурности Хрущёва и т. п. При этом говорят только о нём, как будто он во всём виноват. Хотя виноват он был только в одном – в том, что поддался на провокацию. Ни Серова, ни Ильичёва не упоминают.

Находясь на пенсии, Хрущёв со стыдом вспоминал своё тогдашнее поведение, винил во всём Суслова и особенно Ильичёва. Как видим, Хрущёв прекрасно знал, откуда ноги растут.

Ильичёв и Семичастный только создали диссидентов, а уж использовать их на полную катушку стал Андропов.