Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

– Муж мой об этом знал. И был ко мне добр. Со временем я всем сердцем его полюбила. А многие… – хозяйка дома презрительно хмыкает. – Многие осуждали меня, не зная, что да как. Но все это – не их дело. Растить ребенка одной – занятие не из легких. Ты на котором месяце?

Тесея изумлена: как так, ведь живот только слегка округлился? Щеки ее заливает румянец.

– Когда тебя увезли, моему мальчику не одну неделю кусок в горло не лез. Он ведь любил тебя с детства. И до сих пор любит, несмотря ни на что.

Но об этом Тесея не хочет и слышать. Без Минотавра новообретенная жизнь для нее словно бы кончилась.

«Где ты, Астерий? Что же ты не идешь?»

– Вот так все и произошло. Подите сюда, поцелуйте меня на сон грядущий.

Первой, все еще принимая картинные позы, разыгрывая в лицах выслушанную сказку, к матери подходит Елена. Идущий за нею Астерий необычайно высок и силен для своих лет. Когда его впервые уложили ей на живот, Тесея сама не сумела понять, рада ли тому, что у него нет ни хвоста, ни рогов, или, напротив, разочарована.

– Идешь? – спрашивает муж.

– Минутку. А ты ступай, не жди меня.

Тесея принимается расставлять по полкам тарелки, складывает аккуратной стопкой высохшую после стирки одежду, и, наконец, убедившись, что осталась одна, достает ключ от того самого сундука в углу, принадлежащего ей и только ей. Из-под поднятой крышки на нее взирает голова Минотавра. Оживленные светом поднятой лампы, бездонные глаза влажно поблескивают. Да, чудотворец Дедал сработал ее на совесть…

Муж дремлет. Задув лампу, Тесея ложится рядом. Горло ее сжимается, к глазам подступают слезы. Муж, повернувшись набок, нежно утирает ей щеки. Тесея ловит его руку, подносит к губам, целует.

– А вот интересно: что же случилось с Дедалом? – спрашивает муж.

Дедал и Икар парят в небесах. За крылья можно не опасаться: полиуретановая смола держит куда надежнее воска.

Солнце слепит глаза. Оба возносятся ввысь.

Лисий огонь, ложный огонь [101] Юн Ха Ли

Прислушайся я к тому давнему предостережению мудрой тигрицы, ни за что не застрял бы в этом городе, в Самдэ, во время всеобщей эвакуации. Дома – что старые, что новые – здорово пострадали под артобстрелом, порой то тут, то там слышался вой сирен. Даже в столь поздний час целые семьи не спали: одни уводили из старых домов сгорбленных бабок да дедов, другие обшаривали брошенные дома в надежде на невеликие сокровища – соль, или какое тряпье, или вяленый перец. Пробираясь по ночным улицам, я то и дело натыкался на обломки той самой черепицы в форме цветов, которой так славен Самдэ. Вдали мутно мерцали огни уцелевших небоскребов – памятников тем временам, когда полуостров охватила повальная тяга к модернизации. Жаль, вся эта модернизация не предотвратила гражданской войны…

На ходу я размышлял, взвешивая, оценивая перспективы охоты. Разумеется, лучше, разумней всего было бы снова принять лисий облик да удрать себе за город, отказавшись от цели, что многие годы назад привела меня в Самдэ. Однако для того, чтоб окончательно стать человеком, требовалась всего-навсего одна, последняя жертва, а лишать жизни какого-нибудь полунищего лавочника или повитуху мне не хотелось. Во-первых, я не питал к ним никакой вражды, во-вторых же, их знания и умения были мне совсем ни к чему.

Нет, по Району Фонарей я бродил в поисках солдата. Конечно, солдат по пути попадалось множество, но мне был нужен отборный, сильный, здоровый экземпляр. На охоту я вышел в образе проститутки – единственное, что во всей этой затее вызвало бы одобрение матери. «Некоторые людские ремесла, – нередко говаривала мать, лисица, всю свою жизнь твердо державшаяся обычаев старины, – подходят лисам куда лучше других».

– Бэкдо, – сказала она однажды, когда я был еще юн, – отчего ты не можешь удовольствоваться курами да мышами? Полагаешь, будто сумеешь вовремя отказаться от пирогов со сладкой бобовой пастой? Но ведь на свете, не забывай, имеется и крупук[102], и печенье в шоколадной глазури, а после ты сбросишь нарядный мех, начнешь разгуливать в этих немыслимых штуках с пуговицами, карманами да резиновыми подметками. А там кто-нибудь из людей полюбит тебя, раскроет твой секрет, и кончишь ты, как сестра твоей бабки, Сонгхва – горсткой гадальных костей в мешочке какого-нибудь шамана.

Но лисы слушаются матерей так же скверно, как и люди. Мать еще до начала войны умерла. Конечно же, погребальных даров я ей приносить не стал. Всю родню одна мысль об этом привела бы в ужас, а мать, приверженка древних традиций, наверняка предпочла бы, чтоб ее тело оставили пожирателям падали.

Район Фонарей я полюбил с давних пор. Именно здесь отыскал я первую жертву, и, правду сказать, она принесла мне удачу. Опьяненный ароматами айвового чая и духов с ноткой сирени, я прокрался в квартиру некоей куртизанки. В то время я еще не разбирался в человеческой красоте и не умел отличить красавца от урода (лишь позже узнал, что куртизанка та славилась красотой на весь город), но ее многослойные, оранжевые с багровым шелка напомнили мне об осеннем лесе.