Степь простиралась во все стороны, тянулась вдаль, насколько хватало глаз. Скудные, увенчанные желтыми метелками травы, перемежавшиеся пурпурными и белыми цветами, напоминали истертый ковер – примерно такой же, только куда меньших размеров, покрывал пол в шатре Кива, племенного вождя. Вдали, на востоке, над ковром трав торчали, будто шляпки грибов после дождя, несколько сотен бугорков, только «грибы» эти мерно, неторопливо покачивались.
Стадо таурохов…
Был самый жаркий час дня. Высоко в небесах сиял Примус. По-летнему светлые, шкуры таурохов сияли на солнце, будто каждый был окутан радужным ореолом, трезубцы рогов то поднимались, то склонялись к земле. Стадо лениво, сонно паслось. Однако, как только Примус скроется за горизонтом, а в небе останется только Секундус, в степи станет прохладнее, и звери оживятся.
Сидевший верхом на своем скакуне, во главе отряда охотников, Алуан решительно махнул рукой.
– Вперед!
Сорок плетей хлестнули по сорока конским крупам, над степью разнесся грохот копыт, охотники и охотницы устремились к стаду, точно стрела из плоти и крови. Юный Алуан мчался впереди всех: таурохи – это еда, и крыша над головой, и одежда, и жильные нити, и кости для каркаса шатра, и желудки для бурдюков под кумыс. На скаку охотники изготовили к стрельбе луки.
Животные подняли головы. На солнце сверкнули длинные тройные рога. Дрема в их темных глазах разом, словно вода в отлив, схлынула, уступив место ужасу.
Дружно, точно единое целое, снялось стадо с места, пустилось бежать – вначале медленно, затем все быстрей и быстрей, но несколько старых коров и юных телят отстали от общей массы.
Высоко в небе, от горизонта к горизонту, словно нить жемчуга, тянулись с востока на запад Квинтус, Секстус, Септимус и Октавус, но ни одно из светил не могло сравниться в яркости с Примусом. Когда Примус сиял над землею один, в степи было даже чуточку жарче.
Люди плясали вокруг огромного, пышущего жаром костра. Движения их сделались свободнее, смех с каждой новой чашей кумыса звучал громче и громче, под ногами каждого, во всем подражая ему, плясали четыре тени. За спинами плясунов высились вешала с ломтями мяса, коптящегося в дыму.
– Для первой возглавленной тобою охоты неплохо, – сказала Ли, выйдя из круга танцующих и опустившись на землю рядом с Алуаном. – Теперь нам хватит еды на целый месяц.
В ответ Алуан рассеянно кивнул.
– Что не дает тебе покоя? – спросила Ли, заметив, что настоящей радости в его кивке нет.
– Таурохи так тощи и мелки… А помнишь, твой дед рассказывал, что в наши годы убил быка – жирного да тяжелого, только вдвадцатером от земли его удалось оторвать? Ты такого когда-нибудь видела?
– Наверное, попросту прихвастнул. Старики любят небылицы выдумывать.
Алуан умолк, поразмыслил о чем-то, а после выдернул из земли пригоршню травинок и протянул Ли.
– Попробуй, разжуй.
Трава оказалась горькой, едкой на вкус.
– Слишком суха, – пояснил Алуан. – А помнишь, как густо росла трава в степи, когда мы были маленькими? Помнишь, какой она сладкой была? Понятно, отчего таурохи не жиреют, не плодятся по-прежнему.
Ли сплюнула травяной кашицей.
– Всем нам кажется, будто в детстве жилось лучше. Но это только потому, что в те времена мир был для нас нов.
Алуан горько, отрывисто рассмеялся.
– Сколько еще охот нам осталось, прежде чем таурохов не станет вовсе? Ведь ты знаешь: я прав, только боишься со мной согласиться. Слышать правду не хочется никому. Куда лучше хлебать кумыс да делать вид, будто жизнь всегда была точно такой же.
– Жизнь вправду всегда была точно такой же!
Сидевшие поодаль охотники оглянулись, подняли взгляды на Ли. В ответ Ли улыбнулась, давая понять, что ни о каких ссорах между влюбленными даже речи не может быть. Охотники понимающе заулыбались и снова вернулись к собственным беседам.
Прежде, чем Алуан успел хоть что-то ответить, у костра нараспев затянули:
– А-лу-ан! А-лу-ан! А-лу-ан!
– Настал час пересказа легенд, – заметно встревожившись, сказала Ли и незаметно для остальных толкнула Алуана в плечо. – Смотри, не испорти все в первый же раз. Отец согласен позволить нам пожениться, если ты у всех на глазах проявишь не только сноровку охотника, но и твердость в вере.
Алуан тяжко вздохнул, поднялся и вышел на середину круга.