Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Дунувший в лицо ветер приносит с собой знакомый запах соли и мертвечины, водорослей и гнилого дерева. Так пахнет Ис.

Рядом молча стоит Гаэтан. Одного взгляда в его лицо довольно, чтобы понять, насколько он потрясен.

– Идем, – шепчет ему Франсуаза, ибо весь облик затонувшего города требует тишины даже от той, кем он призван.

Гаэтан смотрит на нее, переводит взгляд на ворота, оглядывается на мерцающий знак, начертанный на песке.

– Этого же не может быть, – говорит он.

Голос его звучит тихо. Он уже побежден. Долго качает он головой, и, наконец, идет следом за Франсуазой к воротам города Ис.

Улицы за воротами устланы скелетами, распростертыми на мостовой. Костлявые руки вытянуты вперед, словно в попытке сдержать натиск моря. От мертвых костей семенят прочь несколько крабов и лобстеров. Только «клик-клик» хитиновых лапок по каменным плитам и нарушает мертвую тишину.

Сонограммы Франсуаза держит под мышкой: картонный конверт мокр, на глазах раскисает, как будто сама атмосфера Ис заражает гнилью все, чего ни коснется. Гаэтан идет медленно, осторожно. Нетрудно вообразить, каково ему: отроду ни в какие авантюры не пускавшийся, он вдруг с головой окунулся в знакомую с детства легенду!

О том, что может обернуться не так, Франсуаза старается не задумываться – этот путь ведет к отчаянию и погибели. Вот только от тихого стука сердца малыша никуда не деться; перед глазами так и маячат бледные, обескровленные ручки да ножки.

На улицах нет ни души – ни приветливых шумных гуляк, ни купцов, ведущих торговлю на опустевшей рыночной площади, ни даже призраков, блуждающих меж руин. Великий Кер-Ис мертв. Нет, даже хуже: сейчас он – лишь пустая раковина города, так как давно покинут и мертвыми, и живыми. Но сила древнего города бурлит всюду: пульс этой силы проникает сквозь подошвы сандалий, в ритме его слышен рев океана, слышны голоса бурь, а еще – погребальная песнь, плач по всем жизням, погубленным волнами. Этот ритм с каждым шагом пробирает все глубже и глубже, проникает в утробу, сливается с биением сердца нерожденного малыша.

Куда идти, Франсуазе известно: нужно всего лишь повторить путь, проделанный ею во сне, следовать улицами, пока не выйдешь на широкую площадь, миновать шесть источенных морем статуй, стерегущих вход во дворец, да пройти меж створок ворот, сорванных с петель натиском волн.

И вот они с Гаэтаном внутри, в коридорах дворца. Запах плесени становится нестерпимым, к горлу подкатывает тошнота. К этому запаху примешивается другой, не столь сильный, но словно бы пропитавший собой все вокруг – сладкий, назойливо-приторный, точно аромат давно выветрившихся духов.

Франсуаза знает, кому он принадлежит. Интересно, видела ли богиня их появление? Впрочем, конечно же – да. От ее безграничной власти ничто в Ис не ускользнет. Она – там, в самом сердце дворца, ждет, забавляется их нарастающим страхом, упивается их муками.

Нет. Об этом думать нельзя. Уж лучше сосредоточиться на песне, что звучит в голове и в утробе, на зловещем, вкрадчивом пении Ис, и не думать вообще ни о чем. Ни о чем…

Молча идут они извилистыми коридорами в глубины изъязвленного морской стихией дворца – по мху, по морской траве, по истлевшим остаткам ковров. И вот перед ними огромные створки последних дверей – но не деревянных, железных. На створках еще различимы чеканные изображения воинов и мореходов, хотя неумолимое море не пощадило и их.

Двери закрыты, затворены, причем очень и очень давно. Петель не разглядеть под водорослями и коркой ржавчины, створки перекосило… Франсуаза останавливается. Усталость, на которую она до сих пор не обращала внимания, пронизывает тело до мозга костей.

Гаэтан тоже замирает на месте, щупает ржавое железо, толкает раз, другой, но створки не поддаются.

– И что теперь? – растерянно мямлит он.

Песнь в голове крепнет, набирает силы, вытесняет собою все мысли – и вместе с тем увлекает Франсуазу прочь, в ту же укромную гавань вне времени, где она чертила знак на песке.

Там, в этом месте, затворенных дверей нет.

Франсуаза сует под мышку конверт с сонограммами, кладет ладони на створки, толкает… Глубоко в чреве города что-то глухо рокочет, будто рычит от боли, странным образом отдающейся в ее утробе, а створки дверей подаются и с громким скрипом распахиваются.

За дверьми поджидает гостей богиня.

Вновь тот же сон: полусгнившие кресла у изъеденных гнилью столов, тепло каменных плит под ногами. Богиня, сидящая в кресле на возвышении близ дальней стены, улыбается приближающейся Франсуазе.

– Что ж, ты храбра, – говорит она. – Храбра, но неразумна. Немногие отваживаются призывать Ис восстать из волн. – Обнаженные в новой улыбке, зубы богини переливаются перламутром. – А живыми отсюда выходят и вовсе считаные единицы.

С невероятной, немыслимой для человека быстротой богиня срывается с места, встает перед Гаэтаном, замершим без движения тремя ступенями ниже пустующего кресла.

– Но ты, я вижу, явилась с подарком.

За собственным голосом приходится тянуться в какую-то немыслимую, невообразимую даль.

– Он не для тебя.