Мифологические персонажи в русском фольклоре

Однако действия героев – демонических существ – могут усложняться, приобретать психологическую мотивировку. В таком случае простой эпизод разрастается в сложный сюжет – меморат превращается в фабулат, рассказ выходит за жанровые границы былички, становится бывальщиной. Это уже истории о лешем, водяном и русалке, а не свидетельские показания о встрече со сверхъестественным существом, как это характерно для былички.

Желание рассказать как можно убедительнее, достовернее приводит к тому что вводятся детали, материально свидетельствующие, что это был не сон. Реалии эти сплошь и рядом превращают быличку в бывальщину, а иногда даже в сказку.

Иногда простейшая быличка контаминируется с более сложной, причем контаминация оправдывается рассуждением: «Это ещё не чудо, а вот это чудо». Например, у охотника воскресает и уходит убитая и выделанная куница – он отправляется вслед за ней узнать большее чудо, и наконец просыпается дома[54]. Аналогичен рассказ, как убитая ласка бежит за охотником, превращается в чёрта и несет его домой[55]. В результате контаминации былички превращаются в бывальщины, или, в зависимости от установки рассказчика, в сказку. Поскольку подлинная быличка является бесхитростным свидетельским показанием, она большей частью одноэпизодна и невелика по объему. В этой лаконичности и скупости деталей – особенность той эстетической потенции, которую, несмотря на второстепенность художественной функции в ней, несет в себе быличка. Чем больше деталей в быличке, чем сложнее её сюжет, тем дальше она отходит от мемората, тем ближе она к развлекательному повествованию. В устах сказочника-краснобая она часто вообще теряет основной жанровый и даже видовой признак – доминантной становится эстетическая функция. Рассказчик уже не стремится как можно точнее информировать слушателей о страшном, непонятном происшествии, а хочет развлечь их занятным рассказом о том, скажем, как поп спорил с лешим из-за репы. Быличка исчезает, вместо неё появляется бывальщина или сказка. Её исполнитель демонстрирует свое мастерство. Рассказчик же былички сообщает её не потому, что он мастер слова, а потому, что знает факт, достойный внимания и удивления.

Для русской устной прозы, так же как, по наблюдениям П.Г. Богатырёва, и для словацкой, общность персонажей былички и сказки – случай довольно редкий, но для некоторых других народов это явление обычное. Например, южнославянские вилы встречаются и в героическом эпосе, и в балладах, и в сказках, а мордовская хозяйка леса – вирява – является популярным сказочным персонажем. В русском фольклоре одни мифологические образы встречаются только в быличках и бывальщинах, другие в разных жанрах.

Быличкам, тесно связанным с народными поверьями, свойственно ярко выраженное национальное своеобразие: в русской крестьянской избе, овине, конюшне живёт и шутит свои шутки домовой; в непроходимые чащи русских лесов и топи болот заводит одинокого путника леший; сидя на мельничной плотине, на берегу лесных речек, расчесывает свои длинные волосы и заманивает свои жертвы русалка. Нередко леший одет в длинную мужскую белую рубаху, а русалки даже «в холщовых рубашках, рукава широкие, вышитые»[56].

К русским быличкам и бывальщинам очень близки суеверные мемораты белорусов и украинцев. Рассказы разных народов о мифических существах отличаются друг от друга только деталями, локальными особенностями, ассортиментом образов, конкретным набором сюжетов, но не жанровыми свойствами. Так, южнославянские рассказы, русские былички и бывальщины, эстонские предания, мордовские сказки о хозяине или хозяйке леса отличаются друг от друга обрисовкой и характером основного персонажа и вместе с тем глубоко родственны друг другу в силу типологической общности самого жанра – мифологического рассказа, суеверного мемората или фабулата. Описание обстановки, пейзажа, упоминания бытовых предметов придают быличке национальный колорит. Однако отличия эти не являются жанровыми. Жанровые особенности русских быличек, как и суеверных меморатов других народов, едины в той же мере, как в принципе являются сходными, несмотря на различие конкретных систем, и те языческие верования, которые лежат в их основе. Былички, поскольку они связаны с определенной местностью, определенными лицами и определенными верованиями, отличаются своим ярким локальным колоритом, вместе с тем они даже в большей степени, чем сказки, интернациональны по своему характеру.

Русские устные рассказы о мифологических персонажах до сих пор не оценены как своеобразное явление искусства, одно из ярких проявлений многообразия народной устной прозы. Они интересны не только как документ, свидетельствующий о древних верованиях, но и своей, пусть неосознанной, своеобразной художественной формой. Не потому ли были так часты и обращения к ним наших писателей, даже столь различных по своему творческому методу, как Пушкин и Блок, Тургенев и Горький, Брюсов и Бунин.

II. Рассказы о лешем