Мифы и загадки Октября 1917 года

Далее Спиридович записал в дневнике: «Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего всё и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой и миром охраны, получил как бы синтез об общем натиске на правительство, на Верховную власть. Царицу ненавидят, Государя не хотят. За пять месяцев моего отсутствия как бы всё переродилось. Об уходе Государя говорили как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу и Вырубову, говорили также просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые якобы готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли Великого Князя Михаила Александровича будущим Регентом».

Что же произошло во время отсутствия Спиридовича в Петрограде? Через 10 дней после убийства Григория Распутина в России был назначен новый премьер-министр. Им стал 67-летний князь Н. Д. Голицын. В. В. Шульгин напоминал, что через шесть дней после своего назначения Голицын провел первое заседание Совета министров, чтобы заняться «большой политикой… В чем же состояла эта политика? В разрешении продовольственного кризиса, транспортной разрухи или вопроса о том, как предотвратить катастрофический рост недовольства в народе, поднять дух армии? Ничуть не бывало. На повестке дня стоял лишь один вопрос – как обойти высочайший указ от 15 декабря 1916 года о созыве Государственной думы 12 января 1917 года».

Шульгин писал: «Мнение Совета министров раскололось. Пять его членов высказалось за соблюдение высочайшего указа об открытии Думы 12 января… Председатель князь Н. Д. Голицын и восемь членов Совета находили, что при настоящем настроении думского большинства открытие Думы и появление в ней правительства неизбежно вызовет нежелательные и недопустимые выступления, следствием коих должен явиться роспуск Думы и назначение новых выборов. Во избежание подобной крайней меры председатель и согласные с ним члены Совета считали предпочтительным на некоторое время отсрочить созыв Думы, назначив срок созыва на 31 января. Однако вопрос решил министр внутренних дел А. Д. Протопопов, к мнению которого присоединились министр юстиции Н. А. Добровольский и обер-прокурор Синода Н. П. Раев. Они потребовали продолжить срок перерыва в занятиях Думы до 14 февраля 1917 года. Решение этого меньшинства и было утверждено государем».

Между тем положение страны становилось все более отчаянным. Шульгин вспоминал, что примерно 8 января 1917 г. он приехал из Киева в Петроград, где встретился с кадетом А. И. Шингаревым. Тот поделился с Шульгиным своими оценками сложившейся ситуации: «Положение ухудшается с каждым днем… Мы идем к пропасти… Революция – это гибель, а мы идем к революции… Да и без революции все расклеивается с чрезвычайной быстротой… С железными дорогами опять катастрофически плохо… Они еще кое-как держались, но с этими морозами… Морозы всегда понижают движение, – а тут как на грех – хватило! График падает. В Петрограде уже серьезные заминки с продовольствием… Не сегодня-завтра не станет хлеба совсем… В войсках недовольство. Петроградский гарнизон ненадежен».

Шульгин вспоминал совещание, в котором он принял участие в конце января. По его словам, здесь собрались «члены бюро Прогрессивного блока и другие видные члены Думы: Милюков, Шингарев, Ефремов, кажется, Львов, Шидловский, кажется, Некрасов… Был и Гучков, кажется, князь Львов, Д. Щепкин… Сначала разговаривали – «так», потом сели за стол… Чувствовалось что-то необычайное, что-то таинственное и важное. Разговор начался на ту тему, что положение ухудшается с каждым днем и что так дальше нельзя… Что что-то надо сделать… Необходимо сейчас же… Необходимо иметь смелость, чтобы принять большие решения… серьезные шаги… Но гора родила мышь… Так никто не решился сказать… Что они хотели? Что думали предложить?».

После совещание Шульгин остался погруженным в смутные догадки и сомнения: «Я не понял в точности… Но можно было догадываться… Может быть, инициаторы хотели говорить о перевороте сверху, чтобы не было переворота снизу. А может быть, что-то совсем другое. Во всяком случае не решились… И, поговорив, разъехались… У меня было смутное ощущение, что грозное близко… А эти попытки отбить это огромное – были жалки… Бессилие людей, меня окружавших, и свое собственное в первый раз заглянуло мне в глаза. И был этот взгляд презрителен и страшен».