Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Дело в том, что по договору между державами-победительницами в последней войне, каждая из них имеет право интервенции в Западной Германии, если там, по ее мнению, возникает опасность возрождения нацизма. СССР уже неоднократно грозил Западной Германии такой интервенцией (повод найти легко!), и только позиция в этом вопросе США и Англии его от этого шага удерживает. Однако, ручаться, что интервенции никогда не будет – нельзя, стоит только измениться международной ситуации и равновесию сил. Поговаривают и о том, что и США, и Англия могут отказаться от дальнейшей защиты Западной Германии от СССР, и тогда у последней будут развязаны руки. Если СССР вторгнется в Западную Германию – все ее бывшие граждане, в ней проживающие, станут его добычей, и всех их выловят по готовым спискам до единого, для последующей расправы. Вот потому-то все эмигранты, живущие в Европе и особенно в Германии, всячески скрывают всякие о себе данные. Так приходилось и приходится поступать и мне; и до сегодняшнего дня мой литературный псевдоним ни в печати, ни в радио раскрыт не был. Теперь это произошло, и обоих нас чрезвычайно встревожило. Для оценки моих стихов, в частности, ведь совершенно неважно, как меня по-настоящему зовут, кто был мой отец, где я живу, и т. п. Что сделано, то сделано, тут уж ничего поправить нельзя, но очень, очень неприятно, что оно так произошло».

Явно уязвленный, хотя и старающийся казаться равнодушным, калифорнийский архиерей отвечает: «Осознаю свою недогадливость, которой Вы меня справедливо устыдили, объяснив все свое ново-эмигрантское положение и его опасность, в случае нашествия с Востока Европы на Германию. Чувствую слабость моих аргументов, не подкрепленных Вашими сильными переживаниями долгих десятилетий; и дискутировать с Вами не в состоянии по этому вопросу (когда-то попробовал, во время берлинской блокады, но огорчил Вас своими слишком заокеанскими аргументами)… Трудно мне, конечно, представить, что… Вас, лирика, к 9-му десятку лет подходящего, больного, из убежища для стариков, начали бы "выуживать" "оккупационные силы"… Тут воображение надо иметь очень настрадавшееся в жизни».

Иными словами, Шаховской прозрачно объявляет собеседника трусом. А ведь напрасно! Чекисты всегда и всюду, при советской оккупации работали на полный ход. Нового эмигранта, да еще и крупного поэта, как Кленовский, «выудили» бы непременно.

И ни возраст, ни болезни его бы не защитили… Да он и сам совершенно справедливо указывает, в следующем письме: «Между прочим: возраст, старость – не уберегают. Недавно читал в "Русской Мысли", что в СССР арестован 84-летний эстонский профессор».

Да и вообще, сколько тому примеров! Большевики дотравливали своих врагов любых лет. И, к сожалению, вот и Запад расправляется по тому же принципу с «военными преступниками». А «военный преступник», дело известное, это – всякий, кто боролся когда-либо против большевизма. Если теперь в самом СССР, – ставшем уже «бывшим» СССР, – что и изменилось (а сие – дело сомнительное), то на Западе все те же идеи сохраняют непреложную прочность.

И, наконец, раскрытие чужих псевдонимов, без согласия и разрешения автора, есть вещь некрасивая, морально недопустимая. А уж ссылки Шаховского на свои «заокеанские» убеждения, являются, решительно, проявлением дурного вкуса.

История интересна как пример непонимания, возникавшего между нашей, второй эмиграцией и известной частью первой (по счастью, не целиком с первой эмиграцией!).

Шаховской, увы, проявил себя одним из тех, которые понимать нас были неспособны – да вряд ли того и желали.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 30 октября 1993, № 2256, с. 2.

С. Солдатов, «Зарницы возрождения» (Лондон, 1984)

Мы не верим во фрейдовские теории. Но и то сказать: они плохо применимы к нормальным людям, а к хотя бы несколько не вполне уравновешенным, – уже гораздо лучше. В частности, и ко многим диссидентам; мы уже имели случай отметить, что в творчестве, например, А. Краснова-Левитина присутствует своего рода эдиповский комплекс. Таковой же можно обнаружить и у разбираемого сейчас автора.

Отец С. Солдатова[415], согласно его рассказу, был пьяницей и садистом; не говоря уж о том, что самодуром и волокитой, менявшим женщин по прихоти. Но в то же время, – столь противоречива человеческая природа, – он был русским патриотом, возможно и монархистом, бойцом Белой Армии, сражавшимся у Юденича. Что удивительного, если сын, испытавши жестокое обращение и несправедливые издевательства, с детства стремился оттолкнуться от идеалов отца и избрать себе противоположные?

Тут, вроде бы, Oedipuskomplex и останавливается; не видно, чтобы Солдатов очень-то любил мать; которая, впрочем, мало того и заслуживала. Приводимые в книге ее слова и поступки рисуют ее нам как женщину неумную, сварливую и взбалмошную. Вообще заметим, что у С. Солдатова явно тяжелая, с обеих сторон, наследственность.