Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Хотя рядом появляются лица, рисующиеся со всею яркостью и четкостью; например, отталкивающая фигура советской дамы, Галины Серебряковой, одной беседы с которой (а она была когда-то близким другом его отца) Светову хватило, чтобы навсегда отшатнуться: «Больше мы не виделись».

Или вот краткая история мужа его сестры: «Из семьи потомственных православных священников… 14-летним мальчиком убежал на войну – ту еще, германскую, был ранен, получил Георгиевский крест, в госпитале ему приносила конфеты императрица Александра Федоровна… вынырнул в родном селе… когда приехавший наводить порядок вооруженный отряд в красных бантах посадил в холодную старика-отца, а заодно и сына. Утром их повели расстреливать, и тут мужички, почитавшие отца, оказали ему последнюю услугу: вымолили сына… Командовал еврей в кожанке. Сын смотрел, а ночью, тайком, – было запрещено строжайше – принес домой изуродованное тело отца».

Удивляет порою странная поверхностность географических зарисовок, хотя самих по себе и красочных. Автор провел несколько лет на Сахалине, – но нигде ни слова о коренных местных жителях, гиляках. Подростком жил в Чебоксарах, – и только одна фраза о чувашах: про то, что его сестра ездила в командировки и «рассказывала чудеса про чувашские села, о людях, с которыми встречалась».

Особо отметим, что в предисловии Светов сообщает, что у него, кроме «Отверзи ми двери», написано еще три романа: «Офелия», «Мытарь и фарисей» и «Дети Иова». Почему же их не издают и не дают нам возможности с ними познакомиться, тогда как на Западе печатается ведь по-русски столько совершенно пустой и никчемной халтуры!

А Светов – подлинно талантливый писатель; и сейчас сидит у большевиков в тюрьме, что тем более должно бы привлекать к нему наше внимание и сочувствие.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), Рубрика «Библиография», 5 июля 1986, № 1875, с. 3.

Лишенный благодати

Раскрываешь книгу Варлама Шаламова[412] «Воскрешение лиственницы» (Париж, 1985) с сильным предубеждением в пользу автора, еще хуже измучившегося в советских концлагерях, чем А. И. Солженицын, и умершего вскоре по выходе оттуда.

К сожалению, сочувствие сильно ослабевает по мере чтения; хотя автор пишет живо и талантливо, и, конечно, у него в характере есть симпатичные черты.

Неприятна его, выступающая на каждой странице данной его автобиографии, враждебность к его отцу, который, однако, был видимо вполне порядочным, да и одаренным немалыми способностями, человеком; хорошим семьянином и прилежным работником.

В вину отцу Шаламов ставит, что он мол заел век его матери, своей жены (и тут – эдиповский комплекс! и как ярко выраженный…). Но речь только о том, что ей, при многочисленном семействе и умеренном доходе, приходилось долгие часы проводить на кухне и в хлопотах по хозяйству. А такова, увы, общая судьба большинства женщин по всему миру…

В остальном, Шаламов-старший был типичным левым интеллигентом своего времени, хотя и в священнической рясе. Многое можно ему простить, в силу ограниченности тогдашних представлений, всепроникающего в ту пору позитивизма и материализма.

Увы, в самом плохом, в политических заблуждениях, Варлам остался вполне сыном своего отца. А ему уж сие куда меньше извинительно, ибо он – наш современник…

Трудно без возмущения читать, как они оба, старый да малый, ликовали, с восторгом приветствуя февральскую революцию! «Ты должен запомнить этот день навсегда!» – сказал отец сыну. Ну и запомнили…

За февральской революцией быстро и неотвратимо последовала октябрьская, в результате которой о. Тихон Шаламов потерял получаемую им пенсию (он 12 лет проработал прежде миссионером на Алеутских островах), а затем оказался парией, и объектом преследований, и вся семья впала в горькую нищету. Как не подумать: «За что боролись, на то и напоролись!»

И уж совсем не к месту автор негодует на темную стихию, на крестьян, выменивавших у них на хлеб мебель и одежду. Кто как не «прогрессивная» интеллигенция завела массы в революцию? И будто крестьяне, в ближайшее время, не испили еще более ядовитой чаши разорения и истребления? Отец Шаламова, притом в эти годы ослепший, принял на себя еще и другой тяжелый грех (не принесший ему добра): энергичное участие в движении живоцерковников.

Сам Шаламов первоначально попал в концлагерь (где ему потом довелось провести большую часть жизни) за принадлежность к троцкистской оппозиции. Что же, он никому не вредил, кроме самого себя; да и можно сказать, что оно являлось полезным, поддерживать одних коммунистов против других. Однако, мы-то все тогда, рядовые подсоветские граждане, жертвы режима, а не служители ему, рассуждали, помню, так: «Пусть пауки в банке едят друг друга!» – и в их борьбу не желали вмешиваться.