Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Рута У., «Боже, как еще хотелось жить» (Лондон, 1989)

На первой странице мы читаем: «1941 год… Этот год навеки останется в памяти латышского народа, ибо стал годом уничтожения латышей. Тысячи латышей были насильно отправлены коммунистами по далекому пути истребления в сибирские каторжные лагеря и в тайгу. Пройдя через муки и унижения, многие закончили там свой жизненный путь».

Да, уж зверства большевиков в Прибалтике были неимоверны. Кое-что о них мы можем прочесть, тоже для Латвии, в романе И. Сабуровой «Корабли старого города» (где она особо останавливается на трагической судьбе живших там русских эмигрантов), а для Литвы – в романе Ю. Мацкевича «Дорога никуда». Впрочем, палачествовала советская власть и в других местах, куда дорвалась. Скажем, о Румынии можно сведения найти в книгах В. Георгиу.

Рута У. (жаль, что даже теперь черезо столько лет, ее родные опасаются назвать ее подлинную фамилию) сполна испытала злодейство чекистов на себе. Депортированная в 14 лет в Сибирь, вместе с матерью, бабушкой и двумя сестренками, она 5 лет мучилась в ссылке, смогла вернуться, с подорванным здоровьем, на родину… и в 1950 году была арестована и начала тот же путь с начала. На этот раз, вернувшись в 1956 году, она вскоре умерла от туберкулеза.

О своих страданиях, – любопытно, что часть времени она провела в зловещем Колпашеве, – юная латышка рассказывает с эпическим спокойствием, не только не преувеличивая, но охотно останавливаясь на более светлых моментах. Энергичные, трудолюбивые женщины этой дружной семьи вероятно и к самым трудным условиям приспособились бы, если бы начальство их непрестанно не теребило, не перебрасывало с места на место и не донимало невыполнимыми требованиями.

Не удивляют ее слова, в конце ее повествования: «Если бы я дождалась того времени, когда власть коммунистов кончится, я бы попыталась отомстить им зверским образом… Я хотела бы отомстить за пережитые нами муки, глубокие унижения, за всю нашу сломанную, разрушенную жизнь, за смерть мамы и бабушки, за наше разрушенное здоровье, за дорогие молодые годы, проведенные в сибирской тайге, за те многие невинные жизни, загубленные в мрачной сибирской земле… И месть придет, раньше или позже».

Отмщение тем, кого она называет «мучителями, палачами», тем, которые распинали все наши народы, было бы вполне справедливым. Жаль, если они сумеют от того спастись на этом свете; а от наказания в загробном – их уж никакая сила не спасет!

Перевод оставляет желать лучшего. Сделавший его Э. Иоффе видимо не знает русского слова «береста», и монотонно повторяет раз за разом неуклюжую формулу «березовая кора». Сомнительно, можно ли писать канны вместо «кувшины». Коробят сочетания «дом в Круглово», «дорога до Круглово»; от подобных, слава Богу, теперь и в СССР уже отказались!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 9 февраля 1991, № 2114, с. 3.

Дмитрий Панин, «3аписки Сологдина» (Изд. «Посев», Франкфурт, 1973)

Для меня эта книга, в первую очередь, интересна тем, что автор, рассказывающий в ней о своей жизни в СССР, с самого начала относился враждебно к советской власти. Так оно было и со мной и, без сомнения, с огромным числом людей. Панина[411] революция застала еще ребенком, и в силу этого его опыт во многом тот же, что и моего поколения, хотя он и несколько старше. Надо еще прибавить, что Панин и принадлежит к самой мне знакомой среде интеллигенции (сам он не любит этого слова и хотел бы, чтобы его называли «интеллектуалом», но вряд ли такое словотворчество стоит поощрять).

Я могу по опыту подтвердить верность многого из того, о чем он пишет, и что я сам когда-то пережил. Например, горячее сочувствие, которое мы испытывали сперва к Финляндии, потом к Испании в их борьбе против большевизма… Идеализированные представления об эмиграции и мечты в один прекрасный день встретить в СССР людей, присланных «оттуда».

Можно еще присоединить к этому – надежду на Германию, при решительном отталкивании от ее государственной системы, и позже горькое в ней разочарование при виде ее безумной самоубийственной политики в оккупированной части России. Автор остается верен себе и логичным в своем полном сочувствии власовскому движению, в котором сам не мог участвовать, будучи во время войны уже в концлагере.

В отношении лагерей, – о которых я ничего не могу сказать по личному опыту, – любопытно отметить, что Панин, сидевший долгие годы вместе с Солженицыным, кое в чем с ним расходится. Так, по Солженицыну, у политических заключенных просто нет возможности бороться с уголовными; если же верить Панину, то небольшая группа спаянных между собой людей, правда, молодых и здоровых, но в конце концов рядовых интеллигентов, могла держать блатных на почтительном расстоянии.