Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Те, кого сажали вовсе зря, были, понятно, безвинными мучениками. Те, кто активно боролся с советской властью, и за это пострадал, – те были герои. Но деятели оппозиции… Вспомним типы троцкистов из «России в концлагере» И. Л. Солоневича. Жаль, допустим, и их. Но ведь мало ли было и есть людей, которые сами себя истязают!

Другое еще кидается в глаза. Шаламов решил смолоду все делать наперекор отцу, и произнес мысленно своеобразную Аннибалову клятву:

«Ты верил в Бога, – я в него верить не буду, давно не верю и никогда не научусь. Ты любишь общественную деятельность, я ею заниматься не буду, а если и буду, то совсем в другой форме… Ты хотел, чтобы я сделался общественным деятелем, я буду только опровергателем… Все будет делаться наоборот. И если ты сейчас хвалишься своим семейным счастьем, – то я буду агитировать за фалангу Фурье, где детей воспитывает государство, и ребенок не попадет в руки такого самодура как ты».

С подобными взглядами, – в каком бы вообще обществе мог Шаламов жить счастливо? Хуже того. Вот он, на пороге смерти, заключает свои воспоминания словами: «Для Бога у меня в моем сознании не было места. И я горжусь, что с 6 лет и до 60 я не прибегал к Его помощи, ни в Вологде, ни в Москве, ни на Крайнем Севере». Если человек борется с Богом – кому и как он вправе жаловаться на свои несчастья?.. Правда, сколько атеистов живет в нашем мире более или менее благополучно (они от наказания, своим чередом, не уйдут!). Но не потому ли Провидение послало Шаламову испытания, что он имел иное предназначение, от которого уклонился? Не для того ли было ему суждено пройти через ад на земле, чтобы одуматься и раскаяться? Но он не раскаялся…

У А. К. Толстого, в «Дон Жуане де Маранья», ангелы говорят о главном персонаже:

Сей дон Жуан избранник есть Творца.

Но тот, искушаемый Сатаною, сбивается с предначертанного ему пути – и гибнет…

Судьба Шаламова – как бы вариация, в обстановке наших дней, на ту же тему.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 4 января 1986, № 1849, с. 4.

Юность Иоанна (Шаховского)

Книга архиепископа Иоанна (Шаховского) «Биография юности» (Париж, ИМКА-Пресс, 1977) озаглавлена крайне неудачно. Биография есть «жизнеописание» (когда же кто сам пишет о себе, это уже «автобиография»), и так можно бы было выразиться только иди речь о некоей даме, получившей от родителей неуклюжее имя Юность, или еще об аллегорическом, одушевленном образе Юности, какие выводились в средневековых моралитэ и в ренессансных трактатах типа «Похвалы глупости». Здесь же следовало бы поставить: «Моя жизнь. Ч. I. Юность» или просто «Моя юность».

Автор начинает с тщательных вычислений момента своего рождения, и скорбит, что не в силах точно установить момента зачатия; а важно ли это? Далее он сообщает: «детство мое осталось в каком-то райском сиянии». Приводимые им подробности наводят, однако, на сомнения. Например: «Это было летом, я сидел в столовой (мне было лет 12) и с грязно насмешливым выражением рассматривал иллюстрации родовой жизни лошади». Или, когда ему подарили ружье: «И я стал убивать воробьев… Прицелившись, с замиранием сердца и страстью, я стрелял в эту, не ждавшую от меня ничего плохого, пичугу, и она сваливалась в снег». Видимо, аристократический ребенок проявлял далеко не райские наклонности…

Впрочем, какое же райское могло быть детство, отмеченное страшной трагедией! Мать героя бросила отца, ушла к любовнику, некоему Бернарду, добилась развода и вступила в новое супружество… Но Бернард, владевший поместьем, позже был ранен взбунтовавшимся крестьянином и скончался в кошмарных мучениях (чрезвычайно подробно нам описываемых). Его жена, с четырьмя детьми, вернулась тогда к прежнему мужу, и даже вновь оформила с тем церковный брак (вещь неслыханная!).

Сан-францисский святитель густо пересыпает текст повествования цитатами… из своих же стихотворений, напоминающих иногда творения незабвенного капитана Лебядкина:

Мы начинаемся как эмбрион,
А после отплываем на Афон.

Во время революции спасаясь от большевиков, юный Димитрий Шаховской вступает случайно в Добровольческую Армию. Но после первого же сражения, артистические нервы будущего поэта не выдержали. «Контуженный душевно и физически» (судя по рассказу скорее только душевно; так сказать, battle fatigue[413]), он покидает службу. И верно, на войне страшно; могут ранить, а то и убить. Хотя сколько таких же юношей, кадетов и гимназистов, с честью прошло сквозь суровые походы Белого движения!

Потом ему, его матери и сестрам удалось благополучно отбыть за границу; старый князь остался в России и умер с голоду. Кратковременное поступление во флот позволило Д. Шаховскому добраться до Италии. Касательно этого периода, он упоминает о каких-то своих интимных грехах, не определяя их яснее. Грехи бывают общечеловеческие и заурядные; и иные, жуткие, неудобосказуемые.