Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Просто чудовищно, что русофоб, напиханный плохо переваренным оккультизмом, осмеливается присвоить себе псевдоним… Сергий Радонежский. Имя великого нашего национального святого треплется ничтожным и злобным врагом нашего отечества и нашего народа, ставится в виде подписи под его мерзкими и жалкими сочинениями! Назовись он Мамаем или Батыем – лучше бы ему подошло; хотя и то сказать, – то были все же цари и полководцы, а он только пачкун бумаги и, как выразился Пушкин «плюгавый клеветник». Впрочем, слава Богу, он теперь за границей и пишет под своей подлинной фамилией, – покрывая ее вечным позором.

Относительно интереснее и убедительнее та часть книги, где самодельный эстонец критикует ошибки эстонского правительства за время существования независимой страны; не умея или не желая создать блок балтийских государств или заключить союз с Финляндией, оно пресмыкалось перед большевиками и шло по отношению к ним на все уступки. Захват Эстонии Советами явился неизбежным результатом подобной политики.

Такова, по крайней мере, версия г-на Солдатова, которого мы, никак не считая за русского, охотно уступаем эстонцам. Если эстонские патриоты судят о политике своего государства иначе, – мы бы с интересом готовы выслушать их мнение.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 26 октября 1985, № 1839, с. 3.

Ефим Эткинд, «Записки незаговорщика» (Лондон, 1977)

Без малого 500 страниц этого солидного томика посвящены описанию неприятностей автора в советской России: за весьма умеренную оппозицию властям, фактически за одну довольно невинную фразу в научном труде, а отчасти еще и за личное знакомство с Солженицыным, его сняли с преподавательской работы в ленинградском институте, исключили из Союза Писателей, запретили печататься, фактически принудили эмигрировать. Спору нет, дело возмутительное! И документальное изложение оного полезно, как иллюстрация большевистских нравов: в первую очередь, для иностранцев.

Потому что для русской-то эмиграции, даже и первой, а уж второй и подавно, ничего принципиально нового тут нет. Достаточно прочесть, например, рассказы Л. Ржевского, где в художественной форме изображена именно та проработка провинившихся ученых, о которой Эткинд толкует так, словно бы ее за границей никто себе и представить не в состоянии! Подозреваем, что и в среде европейской и американской интеллигенции кое-кто про подобные вещи уже слышал…

При всем живом сочувствии, испытываемом нами к пострадавшему, невольно спрашиваешь себя при чтении книги: почему же, собственно, почтенный профессор так удивился и вознегодовал, попав в мясорубку? А чего он ждал от большевиков? Справедливости и честности?!

Эткинд был студентом в 30-е годы: так видел же, что кругом творилось! Его очень ушибли проявления антисемитизма с конца 40-х годов. Безусловно, антисемитизм чудовищен, как любое национальное гонение или угнетение. Однако и до того преследовали уже татар, немцев и других… Ну, пусть он не обратил внимания, да и размах был не тот. А вот ущемления по классовому признаку, выкорчевывание русской интеллигенции, всякие ограничения и зажимы для детей прежнего культурного слоя – этого уж он не мог не видеть! Никак…

Но тогда он был лоялен к советской власти. Не станем его винить. А вот за что не можем не осудить, – это за те пережитки верности советскому мышлению, какие он сохраняет и посейчас. К ним принадлежит безобразный – и вовсе неверный – отзыв о старой и новой эмиграциях нужный ему, дабы за их счет возвеличить эмиграцию новейшую.

«Так называемая первая эмиграция была классовой; духовенство, дворянство, офицерство, связанные с ними круги литераторов и художников». А вторая и вовсе: «невозвращенцы», «перемещенные лица», которые «руководствовались не столько сознательным политическим выбором, сколько нежеланием оказаться жертвой сталинского террора».

Все это – пошлый трафарет советской пропаганды, вполне некритически усвоенный. Много ли духовенства вообще бежало? И разве дворянство и буржуазия составляли и впрямь основную массу первой эмиграции? И с кем, на деле, были «связаны» поэты и художники?

А уж о второй и тем более глупо. А. И. Солженицын, сперва тоже отозвавшийся о ней поверхностно, позже уточнил, что она состояла из тех, кто видел и понял советский строй, либо пострадав сам, либо наблюдая страдания других. Эткинд же, который о нас (ибо рецензент имеет честь к этой, столько раз оклеветанной, второй эмиграции принадлежать) столь презрительно выражается, теперь, в конце концов, сам последовал нашему примеру; так уместна ли с его стороны чрезмерная надменность?