Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

В самом начале, охарактеризовав вкратце различные отрицательные стороны советского режима, и, в частности, их воздействие на мораль граждан, Федосеев продолжает: «Удивительно другое – что все же основная масса населения в таких страшных условиях сумела (правда, в трудно воображаемой для постороннего человека комбинации греха и святости) тайно сохранить свое человеческое лицо, которое неожиданно, как при свете молнии, вдруг возникает на фоне кромешной темноты и оставляет неизгладимый след в душе случайного зрителя».

Излагая свою биографию, он сообщает о своем отце, бывшем в дореволюционную эпоху квалифицированным рабочим: «Просто он сравнивал царский строй с нынешним и совершенно справедливо считал, что нынешний приводит куда к большим несчастьям, чем царский. В силу своих необыкновенных технических способностей, он стал занимать значительно более высокое служебное положение, чем при царе, а жизнь стала намного хуже, труднее и беспросветнее».

В самом деле, в старое время семья Федосеевых имела неплохую квартиру, держала няньку для детей, пользовалась услугами надежного доктора. Об этом последнем пункте нам рассказывается так: «Наша семья до революции вся лечилась у хорошего "домашнего врача" Ольшанецкого, хотя отец был простым электромонтером, а мать – домашней хозяйкой. Это продолжалось до тридцатых годов, когда Ольшанецкого расстреляли, неизвестно за что».

Общее снижение уровня, замутнение, помрачение всего существования, нахлынувшие после октябрьского переворота и все глубже внедрявшиеся в быт затем, приводят к тому, что Федосеев в большевицкий период при виде красивого пейзажа переживает следующее: «Думалось, как прекрасен мир и как плохо живут люди».

Впрочем, все же живут: «Вообще, несмотря на все тяготы, жизнь шла своим чередом, люди не только умирали, но и рождались, любили, страдали, веселились, все время к чему-то стремились и чего-то добивались. Только уже спустя много лет мы вспоминали и ужасались: как это мы смогли выжить, в каком ужасе нам пришлось жить!»

Любопытны мысли автора о фашизме после визита в германское консульство (при его командировке за границу): «Пожалуй, именно это посещение впервые привело к выявлению того скрытого, подсознательного чувства беспокойства, которое сопровождало мою (и всех других) жизнь дома».

Правильно разобравшись в сущности социализма как системы, этот крупный советский специалист по электронике с глубоким недоверием расценил идею «социализма с человеческим лицом», когда она была сформулирована в Чехословакии: «Для чехословаков быстрая деградация их хозяйства, конечно, была ударом для их самосознания и вызвала у них целый поток вопросов и желание разобраться в причинах. Общими усилиями они, естественно, обнаружили то, что и должны были обнаружить: эта деградация была следствием новой системы. Поскольку капитализм в их глазах был тоже опорочен, они придумали "социализм с человеческим лицом". И я уже был достаточно искушен, чтобы понимать, что социализм, то есть полностью национализированное плановое хозяйство, не может иметь другого лица, кроме собственного, мне хорошо известного».

Вот какой рецепт социализма он дает: «Национализируйте все хозяйство. Вы затем должны ввести централизованное управление в виде тотального планирования, а потом появятся, автоматически, и тираны, и прохвосты, если их еще не было раньше».

Не в особенно розовом свете смотрит Федосеев и на деятельность диссидентов, включая таких, как академик Сахаров: «Как ни странно, власти извлекают из них выгоду. Факт, что Сахаров еще действует (и настойчиво действует), вселяет надежды и внутри страны, и во внешнем мире на хотя бы слабые возможности перемен и либерализации… Эти надежды, в общем, соответствуют целям КГБ и власти, поскольку приводят не к усилению, а к ослаблению активности».

Несмотря на то, общее предсказание будущего носит в книге оптимистический характер: «Ничто не может остановить дальнейшее расстройство экономики СССР и связанное с ним ухудшение положения масс. Даже возвращение к сталинским методам страха и террора не дало бы сейчас существенного результата. Невозможно обратить вспять процесс гниения уже мертвой идеологии. Поэтому процесс должен неизбежно, хотя, может быть, и медленно, идти по пути все более отчетливого осознания массами (а управители это давно знают) непоправимой негодности строя, и отсюда – к созданию новых платформ и целей. Этот процесс приведет к разрушению существующего строя и созданию нового».

Что до средств борьбы с протестом масс, Федосеев отмечает: «Тогда у правителей не окажется и тех, кто осуществляет их волю. Ведь любые силы принуждения (армия, КГБ), за исключением самого верха, тоже вербуются из народа».

Инстинктивные разочарование и неудовлетворенность вызывает у читателя полная неясность грядущих платформ и, если не путей выхода из западни, где томится необъятная страна, то картины мира, куда она, вырвавшись из клетки, попадет, или, вернее, куда ей следует попасть.