Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Був царь и царица,
Булы хлеб и паляница,
А настали коммунисты,
И не стало чого исты.

Тем не менее у Копелева и тут глаза не раскрылись. Он верил во все, – во что мало кто вообще в СССР верил, тем паче уж из интеллигенции! – в процессы вредителей, в классовую бдительность, в мудрость Сталина…

Мы знаем, – хотя в книге про это не рассказано (в ней до того не доходит), – что позже-то Копелев пришел-таки к разочарованию в сталинизме, если не в большевизме, оказался в лагере диссидентов. Однако, и теперь он в числе самых среди них левых, с невыветрившимися иллюзиями марксизма, «хорошего» коммунизма и прочее. Похоже, горбатого могила исправит…

И, в новом обличии, он продолжает громко ораторствовать в печати за свои убеждения. Будем его читать, и ловить у него элементы правды; но будем и помнить твердо: это – человек смолоду вставший на ложный путь, очень далеко на нем зашедший, еще во многом не преодолевший своих заблуждений.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 16 мая 1980, № 1576, с. 3.

Л. Копелев, «О правде и терпимости» (Нью-Йорк, 1982)

Как ложно люди о себе судят! Терпимость меньше всего свойственна Копелеву; а правда у него, это – его личная, индивидуальная правда;

отнюдь же не общечеловеческая. Он кипит против антисемитизма (и, конечно, всякая огульная враждебность к каким-либо нации или народу несправедлива). Но, как он сам констатирует, по языку и образованию он – русский (или уж, отчасти, украинец), по воззрениям – неверующий; ничем с еврейскими традициями не связанный. Когда надо было указать национальность в паспорте, он объявил себя евреем наперекор и к удивлению всех своих друзей и знакомых; так что уж если это ему причинило какие неприятности, то виноват лишь он сам. Зато теперь он всласть проводит черту равенства между антисемитизмом старой России и гитлеровским! А ведь для всякого объективного исследователя – тут и сравнение-то невозможно! Там были ограничения (которых кто не обходил!) по принципу вероисповедания (которое желающие меняли), да стихийные вспышки злобы в народных низах, строго подавляющиеся властями, – а у немцев прямое массовое уничтожение. Когда надо Копелеву помянуть сидевших с ним вместе в лагере власовцев, – товарищей ведь по несчастию! – он их с ненавистью и издевкой именует полицаями… Противны и атаки его на Солженицына за то, что тот защищает в какой-то мере старую Россию; в них явственно слышится зависть к прежнему другу, столь далеко опередившему потом Копелева по славе и по весу в мировом масштабе.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 22 октября 1983, № 1735, с. 3.

Нина Карсов и Шимон Шехтер, «Дневник Нины Карсов» (Лондон, 1992)

Самое заглавие книги вызывает раздражение. Что это за надругательство над русской грамматикой? Почему Нины Карсов, а не Карсовой? Положим, немецкие фамилии типа фон Бюлов не принимают по-русски женского рода. Но Карсова, сколько можно понять из ее сумбурного повествования, – еврейка, приемная дочь в польской семье. О происхождении своей фамилии она, как факт, нигде внятно не говорит. Отмечу, однако, мимоходом, что все русские, имевшие дело с нею или с ее издательством в Лондоне, в письмах и в разговоре ее неизменно именуют Карсовой.

Впрочем, в разбираемом сочинении речь главным образом идет не о ней, а о г-не Шехтере. Оный представляет собою хорошо нам знакомую и малосимпатичную фигуру «мальчика с наганом», – только запоздавшего лет на 20.

Родившийся в Польше еврей, он с детства уязвлен тем, что поляки не любят, – или недостаточно любят, – евреев. Поэтому он с радостью встречает вторжение большевиков на его родину. Которое ему быстро приносит новые разочарования. Зачем русские комсомольцы и партийцы предпочитают свою среду, где он чувствует себя чужим? Хуже того, зачем они, привыкшие вдоволь к своему казенному языку и ко своей обязательной идеологии, скептически относятся к его горячему коммунистическому энтузиазму? Мы-то, скажем, очень хорошо понимаем, зачем и почему… А уж что польским патриотам позиции новоявленного советского патриота представляются неуместными, попросту омерзительными, так это как нельзя было натурально.