Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Само по себе, казалось бы, очень похвально, если русский эмигрантский писатель, пишущий преимущественно по-французски, выпускает в свет биографию святого и равноапостольного киевского князя, просветителя нашей земли. Но некоторые сомнения внушает нам уже самое название роскошно изданной книги Владимира Волкова: «Vladimir, le soleil rouge» (Париж, 1981). Традиционный и общепринятый, а главное точный и правильный перевод прозвища «Красное Солнышко» есть «Beau Soleil», что мы и находим во всех французских курсах истории России.

В самом деле, красный на старорусском языке означало ведь «прекрасный». Красна девица не есть «алая» или «пурпурная» девушка, девушка с розовыми щеками или в платье из кумача: нет, это выражение значит девица-краса, или, на более современный лад, «прелестная, очаровательная девушка»; равно как и Красная площадь была «красивая» площадь, а не, скажем, мощеная кирпичом или гранитом. Имя нашему национальному герою, о котором Волков справедливо отмечает, что он – наш король Артур и наш Карл Великий, было, без сомнения, дано сперва дружиной и затем принято народом как раз в смысле «могучий и великодушный государь, проливающий на всех милости, подобно солнцу». Аналогия же с красным по цвету солнцем тут особенно неуместна, поскольку солнце красным бывает зимой, когда оно, именно, и не греет!

Конечно, важно не название, а суть: передача и оценка исторических событий. Тут тоже возникает известное разочарование: автор почти всюду не говорит ни наивным, но пленительным языком летописей (хотя на них и базируемся в своем рассказе), ни серьезным деловым языком историка.

Вместо того, он избрал себе какой-то игривый, иронический слог a la Voltaire (впрочем, без очарования этого талантливого стилиста), словно бы он трактовал о готтентотах, на коих смотрит свысока… А ведь смешного ничего нету в нравах иной, пусть нам и не всегда понятной эпохи; и наша будет наверняка потомкам забавна своим языком и мышлением!

Утомляет несколько и эрудиция автора (похоже, не столь уж и глубокая; но все время нам назойливо показываемая): он на каждом шагу цитирует то Пушкина, то Достоевского, то Льва Толстого, то даже Бердяева или С. Булгакова, и часто безо всякой нужды (когда же А. К. Толстого или былины, то это, по крайней мере, более или менее кстати).

Русскому читателю эти 400 страниц (с иллюстрациями, примечаниями и библиографией) дают довольно мало: даже средний интеллигент, нормально, все это знает. Французам, вероятно, содержание будет ново: но во вполне ли подходящем тоне оно подано?

В остальном, направление автора надо признать благонамеренным: он крепко ругает большевиков, противопоставляя Владимира Святославича Владимиру Ильичу, как Владимира Святого Владимиру Окаянному; указывает заслуги Рюрикова рода в создании объединенного и централизованного государства и, главное, важность и положительный характер принятия Русью православия.

Как мы сказали выше, повествование в основном построено на летописях; то, что приводится из свидетельств арабских историков или скандинавских саг, – второстепенно и частью сомнительно. Если бы этот элемент исключить, ничего бы в книге существенно не изменилось.

Остается вопрос, насколько автор сумел проникнуть в дух, чувства и мысли своего героя? И здесь, по правде говоря, у нас создается неуверенность: могучие страсти далекой, но родной нам страны, выросшие из почвы нашей своеобразной и ни с чем не сходной отчизны, переложенные не только на язык, но и на понятия современной буржуазной Франции, мельчают и бледнеют…

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 2 апреля 1982, № 1666, с. 2.

А. Краснов-Левитин, «Два писателя» (Париж, 1983)

Речь идет об А. Солженицыне и о В. Максимове. Первого Левитин злобно атакует и издевательски именует Исаич (по аналогии с Ильич?); особо его раздражает вычитанная в «Пире победителей» мысль: «Октябрьская революция была навязана русскому народу». Он-то упорно доказывает, что революцию сделал народ, а борьбу с большевизмом надо вести непременно по эсеровской программе. И стоит Солженицыну процитировать (по поводу лагерных мятежей) ставшую поговоркой фразу: «В борьбе обретешь ты право свое!», как он его с маху зачисляет в эсеры, пусть и бессознательные. Смешновато, что свой до крайности тенденциозный разбор Левитин характеризует как «добросовестный и беспристрастный»! Насколько же плохо он сам себя понимает! Добросовестно и беспристрастно он вообще не пишет никогда; по натуре неспособен писать.

Например, Солженицын объективно отмечает в «Архипелаге Гулаг», что среди заключенных, ведших себя достойно, порою и героически, попадались разные люди: социалисты, а иногда и оппозиционные коммунисты, наравне с верующими и с убежденными контрреволюционерами. Левитин же правду старается использовать нечестно, представляя дело так, будто только левые проявляли мужество и стойкость. Кого он рассчитывает обмануть? Тех, кто сам читал Солженицына, – их ведь не удастся!