Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Носик дает, в целом, честный очерк происходившего в суде, – куда никто из нас не располагал возможностью проникнуть, и где русскую эмиграцию представляла только Н. Берберова от «Русской Мысли»; дает, естественно, на основе печати и документов. К сожалению, акценты у него порою смещены или приглушены.

Например, он скорее отрицательно воспринял выступление старушки-учительницы Бланш Лалоз, проведшей большую часть жизни в России. А мы, тогдашние новые эмигранты, от нее были в восторге. Давая показания о происходившем в СССР в 20-30-е годы, она сказала: «Шло раскулачивание… Но вы, господа, наверное, ведь не знаете, что такое раскулачивание? Давайте, тогда я вам объясню». На что судья Дюркгейм ей ответил: «Мы начинаем понимать, мадам, что это такое было». Приятно было такое слышать! Мы, группа новых эмигрантов, хотели ее поблагодарить и поднесли ей цветы, но оказалось, что она живет не в Париже, а где-то в Бретани, откуда она родом.

Смазан несколько и эпизод с инженером Ж. Котом, тоже побывавшим в стране победившего социализма. Он описывал партийную чистку, на коей присутствовал, подчеркивая, что, мол, атмосфера царила непринужденная, даже веселая. Однако, когда адвокат Кравченко поинтересовался, чем она кончилась для обсуждаемого, Кот мимоходом ответил: «Его расстреляли». Леденящий эффект в зале суда был столь велик, что одна из стоявших на стороне Кравченко газет, охарактеризовала этого Кота словами: «Симпатичный свидетель защиты».

Неверный угол зрения автора разбираемой книжки состоит в том, что он приписывает странное (ну еще бы не странное!) ослепление французской (и шире западной) интеллигенции – наивности. Наивность тут играла второстепенную роль. В те годы представлялось выгодным быть левым, и лучше всего – коммунистом. Это обеспечивало престижные посты, славу, большие деньги… Кому же была охота менять позиции, отклоняться хотя бы отчасти от диктуемых из Москвы указаний? Своим чередом книг, фактов, рассказов очевидцев имелось больше чем достаточно для тех, кто хотел знать правду. Не тех, кто от нее сознательно отворачивался, – их бы и чудо не переубедило!

Подсоветский писатель сумел встретиться, уже теперь, со многими из участников процесса, – свидетелей в пользу «Летр Франсез», самих обвиняемых, из адвокатов. Они, в большинстве, сейчас-то переменили точку зрения, но ссылаются на настроения той эпохи, на общественное мнение… они, мол, тогда не могли мыслить иначе.

Конечно, эти уверения – насквозь лживые. И во время процесса симпатии и массы простых людей, и даже значительного числа интеллигентов склонялись в пользу Кравченко, который, притом и выиграл ведь дело в суде.

В конце своего сочинения, Носик рассказывает о дальнейшей судьбе Кравченко, – но увы, кратко и невнятно. Он опирается на прежде опубликованный рассказ Гуля, где тоже много белых пятен. В нескольких словах повествуется о второй, малоизвестной книге, изданной Кравченко, об его попытке эксплуатировать месторождения серебра в Перу, о его разорении и затем самоубийстве. Остается не совсем понятно, был ли он в законном браке или в нелегальном сожительстве с американкой Синтией, от которой имел двух сыновей, – один из них тоже покончил позже с собой, а другой, художник Андрей Кравченко, здравствует и поныне. Не лишен интереса воспроизведенный в книге разговор автора с перебежчиком из эмиграции Кривошеиным, одним из лидеров гнусного Союза Советских Патриотов во Франции, высланным французским правительством в СССР, но сумевшим оттуда вернуться в Париж, благодаря масонским связям:

«В ноябре 1947 года министерство Жюля Мока арестовало и послало в Советский Союз 24 семьи новых советских граждан… А мы уже, пожалуй, и не очень-то собирались в ту пору. Дошли слухи про Ахматову и Зощенко. И вообще…» Да уж, что поделаешь: назвался груздем, – полезай в кузов!

Совсем уж напрасно введены в книгу – ни к селу, ни к городу, – почтительно цитируемые омерзительные фразы Г. Померанца о Гришке Распутине, о безволии и бездарности якобы царя Николая II. Впрочем, они дополняют для нас портрет этого несчастного заблудшего человека, служащего не делу правды, а темным страстям.

Немало портят разбираемую выше работу сверхмодерная, нешибко грамотная, а иногда и вовсе неудачная транскрипция французских имен и названий. Например, мы тут видим везде написания Сан-Рош (вместо Сен-Рок), Сан-Луи (вместо Сен-Луи).

Точно бы у сочинителя был акцент, не русский, а то ли испанский, то ли – итальянский!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 14 сентября 1991, № 2145, с. 2.

Б. Носик, «Привет эмигранта, свободный Париж!» (Москва, 1992)

Магомету приписывают изречение: «Избави меня, Боже, от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь!». Все чаще вспоминаешь эту фразу теперь, когда в СССР стали появляться статьи и книги, посвященные русскому Зарубежью…