Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Не будет печалей и незаживающих ран,
Не будет упреков и робких молений о чуде.
И дни, и века изольются в один океан,
И времени больше не будет.

Меня не удивляет найти отголоски этих философских стихотворений, написанных словно бы вне какой-либо среды и нации, общечеловеческом языке, в других, выдержанных в народных, полуфольклорных тонах. Тот же стиль стоического героизма, твердости перед лицом любого удара рока находишь в диалоге между молодым казаком и колдуньей в «Ворожбе».

С лютым недругом расправится рука,
Но еще лютей – сердечная тоска!
– Как не видеть – вижу, милый, по лицу,
Что постыло жить на свете молодцу.
Знаю: по милу родная хороша
Без нее не успокоится душа!
Спал ты с тела, заскучал и сбился с ног.
На, возьми-ка приворотный корешок!

– Нет, спасибо! не хочу я колдовать!

С темной силою, мне знаться не под стать,
Коль не любит – не поможет приворот,
Вольной волей пусть мне сердце отдает.
А полюбит – не разлюбит и без чар:
Наше счастье, как и горе, – Божий дар!

Таковы у Марии Волковой и мужчины и женщины. Гордые, неумолимые до беспощадности к самим себе, скрывающие острую чувствительность и трудно измеримую глубину страстей под внешней суровой и спокойной маской: казаки и казачки ничем не уступающие английским джентльменам Киплинга, способным со смертью в душе, обмениваться последними светскими новостями. Да, они умеют владеть собою:

Спрячу глубже и боль и волненье:
Над собою крепка моя власть.
Боже, Боже, хотя б на мгновенье
Мне к груди его, плача, припасть!

Но она себе ничем не изменит, ничем не выдаст кипящую в сердце бурю:

Мою руку пожмет он сердечно,
Поцелует отца, уходя,
И совсем не заметит, конечно.
На щеках моих капель дождя…

В чем смысл этого молчаливого страданья, которое остается неизвестным даже самым близким людям? Для чего требовать так много от своих сил?

И о том, как сейчас тяжело мне,
Ничего не узнают они.

Но есть связь между этой стойкостью и вековой традицией тех неколебимых бойцов, которых Волкова по праву называет «мои неутомимые деды», которых она так ясно видит перед собой:

Закрыв глаза я вижу их
В угрюмых шлемах боевых, —
Таких могучих и суровых…

Да, та же самая душа жила без сомнения под панцирями этих бесстрашных землепроходцев, завоевателей Сибири, разрушителей царств и покорителей бескрайних просторов.

Они стреляли, хмуря бровь,
В несчетных стычках лили кровь,
Они рождались, чтоб бороться.
И в строгой ревности своей
Обогатили трон царей
Безвестные землепроходцы!

Вряд ли случайно судьба завела Волкову, как она пишет в своей поэтической автобиографии, «в стан защитников чести и долга». Потому что, разве не пронизаны насквозь чувством долга почти все ее стихотворения, почти все ее творчество?

В остальном, она достаточно хорошо выражает свое мировоззрение в таких строках:

Наше счастье пронизано болью.
Страхом осени дышит весна.
Но люблю этот мир, поневоле:
Не из персти ль и я создана?

И, конечно, если бы она его не любила, не смогла бы так дивно передавать его красоту в разных аспектах. Так, как в «Воспоминании»:

С этой солнцем обрызганой сопки
Изумрудною кажется гладь.
Треплет ветер ленивый и робкий
На глаза мне упавшую прядь.

Или, может быть, еще лучше в «Половодье»:

Луга и пашни под водой
Кругом – стена из перламутра.
Какая глушь, какой покой.
Какое пасмурное утро!