Мифы североамериканских индейцев

Естественные религии редко предлагают больше, чем это негативное отношение к причине. Они очень терпимы. Дикарь, свободный от каких бы то ни было ясных концепций высшего божества, не претендует на то, что только его религия истинная. Если он побежден в бою, то воображает, что это произошло из-за превосходства богов победителя над его богами, и ему обычно не требуется других причин для обращения.

В этом положении об относительности могущества высших существ заключалась мощная корректива к доктрине о том, что судьба человека зависима от капризов богов. Ведь ни одно верование не являлось столь универсальным, как то, в котором каждому индивидууму приписывался отдельный дух-покровитель. Этот личный наставник оказывал постоянную помощь в беде. В снах он предлагал средства для достижения цели, давал советы и предостережения, защищал от опасности и всегда был готов расстроить махинации противника, все равно, божественного или земного.

Имея неограниченную веру в этого покровителя, приписывая ему действия, выполненные благодаря собственной смекалке и счастливому случаю, дикарь не имел угнетающей мысли о том, что он является рабом демонических сил, и справлялся с опасностями, поджидавшими его на охоте и на тропе войны без особых волнений.

Значительно более темной стороной такой религии являлся моральный аспект. Религиозное чувство никоим образом не являлось голосом совести. Индеец такали, заболев, добровольно признавался во всех своих грехах, однако об убийстве даже не упоминал, не считая таковое преступлением. Сцены распущенности одобрялись и поддерживались на всем континенте, как акты отправления культов. Во многих частях континента девственность свободно предлагалась или требовалась жрецом, как законное право. В Центральной Америке близнецов по религиозным мотивам убивали. Человеческие жертвы были обычным явлением на тропических территориях, да и в более высоких широтах не были чем-то из ряда вон выходящим. Отнюдь не редкостью был каннибализм, а в Перу, Флориде и Центральной Америке не было ничего необычного в том, что родители по велению жреца убивали собственных детей.

Философ-моралист, наблюдавший такие действа, должен был бы заметить в них одну успокаивающую черту. Вся история, как говорится, показывает человека, живущего под раздраженным богом и желающего умиротворить его кровавыми жертвами. Суть религии заключается в жертвенности, в подчинении наших желаний желаниям Господа.

Но жертва, когда она не является знаком благодарности, не может объясняться таким образом. Это не жертва, а замена наших желаний божественными. Божество злится из-за пренебрежительного к нему отношения, оно непременно отомстит, но только мы не знаем когда и где. Но, поскольку наказание – это все, чего оно желает, если мы накажем себя сами, оно будет удовлетворено. Лучше уж покарать себя самостоятельно, чем со страхом ожидать суда. Корнем всего является малодушный страх, не без некоторого смутного чувства неумолимости законов природы.

Рассматривая только эту сторону религии, древний философ заявил бы, что боги существуют только в восприятии их служителей. Современные философы утверждали, что «страх – отец религии, любовь – ее поздняя дочь», что «первая форма религиозного верования есть не что иное, как ужас перед неведомым» и что «ни одна земная религия не смогла развить из зародыша внутри себя хотя бы что-нибудь полезное для цивилизации».

Оглядываясь вокруг в поисках других стандартов, с помощью которых можно было измерить прогресс знаний о божествах в Новом Свете, наименее обманчивой представляется молитва. «Молитва, – цитирую слова Новалиса{5}, – в религии является тем же, что мысль в философии. Религиозное чувство молится, а разум думает». Гизо{6}, который в своем анализе пошел дальше, считает, что она подсказана мучительной убежденностью в неспособности наших желаний приспособиться к требованиям разума.

Вначале считалось, что вселенной правит божественный каприз, а не божественный закон и что следует желать в первую очередь материальную выгоду, а не духовные дары. Постепенная переоценка ценностей говорит о прогрессе религии.

Божественная молитва состоит из семи просьб, только одна из которых о временном преимуществе, и это наименьшее, о чем можно просить.

Какое неизмеримо огромное расстояние между ней и молитвой индейца нутка{7}, готовящегося выйти на тропу войны. «Великий Квахутце, позволь мне жить, не болеть, найти врага, не бояться его, застать его спящим и убить многих». Или между нею и просьбой гурона, обращенной к местному божеству, услышанной отцом Бребойфом.

«Оки, ты, живущий здесь, я обещаю тебе табак. Помоги нам, спаси от крушения, защити от врагов, дай хорошую торговлю и верни в целости и сохранности обратно в нашу деревню».