Миг единый

Сунув ноги в тапочки, он пошел на кухню, взял стакан и жадно выпил холодной воды, прямо из-под крана, потом закурил и зашагал по комнате, пытаясь обдумать сообщение Маши, но думать оказалось не о чем. Митька, волосатый парень в джинсах, гитарист, студент, его сын, — женится, вот и все; это так же естественно, как и то, что и он в свое время женился, пришла пора, и с этим ничего не поделаешь, это надо принять как должное, как факт… Все-так, если бы это касалось только Митьки, только его судьбы, а ведь такое событие и для Николая Васильевича — рубеж, да немалый, все же он становится отцом женатого сына, и пройдет год, — тут уж не просто Машина шутка, — и станет Николай Васильевич дедом; такая, как Настя, не задержится, обязательно поспешит, она вся готова к этому, ей да не рожать. Вот какой рубеж, вполне реально ощутимый, и если прежде он лишь в шутку мог сказать: «Ну, мы-то старики», то теперь какие уж шутки, когда вот-вот и горизонт станет виден… А Маша? Для нее-то все это выглядит еще хуже: растила, растила Митьку, весь свет в окошке — а тут пришла другая и прибрала к рукам, теперь она хозяйка, а ты сиди в углу и не перечь, не влезай в чужую жизнь, да, да, теперь это не твоя, а чужая жизнь, чужая…

«К черту все это», — сердито думал Николай Васильевич, пытаясь отрешиться от нахлынувших мыслей, быстро прошел к письменному столу, снял трубку, вызвал диспетчера, тот доложил: цех работает нормально, было несколько небольших сбоев, но дежурные наладчики их устранили; ему сразу сделалось легче, и он решил: «Ну что же, надо сегодня же в ночь и уезжать…»

В три часа был митинг, Николай Васильевич сказал несколько слов, поздравил тех, кто строил этот цех, и тех, кто будет в нем работать. Шергов выступать не стал, — достаточно, мол, и речи Николая Васильевича. Слово взял Ежов, говорил он весело, шутил, подмигивал, и выходило по нему, что цех этот и строился так же весело и легко, все тут жили в мире и согласии; речь его нравилась слушавшим, они дружно смеялись его шуткам, аплодировали, и даже Шергов шепнул Николаю Васильевичу с восторженной усмешкой:

— Ну и враль!

Ведь это же был праздник, пуск, а праздник и должен быть веселым, зачем же его портить и вспоминать, как ругались здесь до хрипоты, срывали нервы и душу, ведь в конце-то концов цех работает, вон они, готовенькие колеса, и попробуй сейчас кто-нибудь скажи, как тут было тяжко людям, — нет, таких речей бы никто не понял.

Когда митинг был закончен, не торопясь прошли вдоль всей линии, и приятно так было идти и слушать ровный гул машин, он казался умиротворенным; потом вышли на заводской двор, не спеша покурили, сели в машины и поехали в городской ресторан под названием «Березка», на товарищеский ужин. В зале накрыт был один длинный стол, и поперек него стоял небольшой — для начальства, туда и повел Николая Васильевича, подхватив под руку, Ежов, мимо парадно одетых людей, стеснительно жавшихся к стенкам.

По правую руку от Николая Васильевича сел Шергов с Надей, она радостно улыбнулась Николаю Васильевичу, как своему, на ней был тот же синий шерстяной костюмчик, что и в первый день их встречи, только на высокой ее, ровной шее висела золотая цепочка с янтарным кулоном; жгучие глаза Нади радостно светились, — видимо, ей нравилось сидеть вот здесь, рядом с Шерговым, во главе стола; а слева сел Ежов, он тоже был с женой, она была под стать мужу — кругленькая, сбитенькая, волосы на голове были уложены в замысловатую башенку, отливали красной медью, платье так обтягивало ее упругое тело, что казалось, вздохни она поглубже, и треснет это платье по швам.

Когда все расселись за столом, Ежов склонился к Николаю Васильевичу:

— Вы поведете или…

Произнес он эти слова для вежливости, и без них было понятно — Ежов чувствовал себя хозяином застолья, он и оделся-то соответственно — в черный костюм с белым платочком в кармане.

— Или, — с улыбкой ответил Николай Васильевич, и Ежов тотчас согласно кивнул и объяснил:

— Без тамады у нас нельзя. А у меня опыт. Но первый тост — вам, Николай Васильевич, вы уж тут как хотите, а вам. Так что готовьтесь, — и с этими словами он встал, одернул пиджак и, выждав, когда умолкнет шум за столом, сказал зычно: — Ну, все налили?.. Тогда начнем. Что же, дорогие товарищи, все речи были сказаны, все, так сказать, словесно отмечено, и настала пора потрудиться за столом. Первый наш тост мы отдадим гостю… Прошу прощения, оговорился, потому что не можем мы теперь Николая Васильевича назвать гостем, он сам вчера встал к штурвалу и повел наш корабль, и потому назовем мы его капитаном, ему и первый тост…

За столом дружно зааплодировали, а Шергов рядом рассмеялся:

— Вот златоуст!