Миг единый

К цеху холодного проката добирались минут сорок, потому что Юрий Петрович сознательно выбрал не удобную заводскую трассу, а, чтобы усложнить испытание, окружную дорогу — со множеством поворотов и перекрестков и к тому же всегда перегруженную. Вел он машину со скоростью не менее ста, а когда дорога становилась посвободней, пунктир спидометра подпрыгивал до ста двадцати. Чугуев сразу понял: Юрий Петрович — водитель классный: за рулем настолько свободен и спокоен, что даже «превышение скорости» воспринимается не как лихачество, а как уверенная норма. Когда остановились, Полукаров сказал:

«Вот что мне надо».

«Что?» — не понял Чугуев.

И Юрий Петрович серьезно объяснил:

«Непроизводительные затраты времени на передвижение должны быть сведены к минимуму. Трое до вас с этим справиться не смогли».

И вот уже год, как они мотаются вместе в любую погоду, в любое время суток, по самым разным дорогам, и за все это время Юрий Петрович ни разу не вспомнил о школьных годах, а Чугуев не напоминал, потому что в тот же день обнаружилось еще одно обстоятельство…

За этот год Чугуев так и не ответил себе, почему поселковый парень, который учился с ним в одном классе, стал главным инженером завода. Прежде Чугуеву казалось, что начальство приходит откуда-то со стороны, «оттуда», может быть даже рождается с таким предначертанием; во всяком случае, ему самому не приходилось видеть, чтобы человек из рядового у всех на глазах стал начальником. Сначала ему казалось, что все дело в отце Полукарова. Вообще-то история с возвращением отца Юрия Петровича на какое-то время сблизила их, двух мальчишек. Случилось это в зиму, когда им было по пятнадцати лет…

В поселке о небольшой семье Полукаровых было все известно: мать Юрки, дочка старого мастера Кудряшова, уехала в Москву учиться, еще до войны, там вышла замуж, жила в столице хорошо, да вот внезапно прибыла к одинокому, больному отцу. Может, тот ее позвал, а может, сама решилась. Мастер Кудряшов прожил при дочери чуть более двух месяцев и умер. Однако Слава Ивановна в Москву не вернулась, обосновавшись вместе с сыном в деревянном пристрое к двухэтажному, оштукатуренному, как тогда называли, «стандартному», дому. И вскоре в этой узкой, как коридор, с широким окном комнате перебывала добрая половина женского населения. В пристрое установили голландку, двери снаружи обили тонкокатаным стальным листом — принесли с завода. Такое внимание к семье Полукаровых объяснилось просто: Слава Ивановна поступила в пошивочную мастерскую, и обнаружилось, что она мастер высокого разряда. Она и журналов с собой навезла, так что зажили Полукаровы безбедно, хотя особенно и не шиковали.

До восьмого класса Юрка для Чугуева вообще не существовал, потому что входил в число тех, кого в школах ставят всем в пример, а Чугуев привык относиться к особо примерным ученикам с презрением. А вот в восьмом Чугуев и Полукаров неожиданно сблизились, и случилось это в то время, когда к Юрке вернулся отец.

В классе было известно: Юркин отец умер. Подробностями Чугуев не интересовался, у многих ребят не было отцов. Он и сам осиротел в четыре года: отец — гвардии капитан — скончался в госпитале, уже после окончания войны от старых фронтовых ран. Чугуев знал также, об этом говорил отчим, что Полукаров-старший был известным инженером, создателем уникальных блюмингов и даже, правда недолго, занимал пост заместителя министра. Сейчас об этом и вспоминать неловко, но тогда, когда Юркин отец словно бы с того света явился, и у него затеплилась надежда: а вдруг и его родитель объявится… Он почти не помнил отца, но ему казалось, что тот был хорошим человеком, во всяком случае не таким, как отчим Евгений Владимирович, изъеденный язвой желудка, желтый, тонкошеий мужик, который каждодневно находил повод, чтоб наказать пасынка; правда, в последнее время, когда Чугуев подрос, отчим стал побаиваться применять силу и больше ворчал…

Чугуев отправился к Полукаровым сразу после школы. Он постучал по стальным листам обшивки — не ответили, тогда он вошел в полутемные сени, где пахло капустой и лежалой картошкой, и снова постучал.

«Не заперто», — раздалось из-за двери. В комнате было жарко натоплено. За столом сидел широкогрудый человек, с седым, аккуратно подстриженным ежиком, с красным лицом, на котором выделялся несколько необычный нос, словно кончик его кто-то в свое время сильно надавил пальцем, да так и осталось, — у Юрки нос был почти такой же, но не так приплюснут, — красная, тугая шея выпирала из раскрытого ворота белой рубахи, прижатой на плечах широкими синими подтяжками.

«Здорово!» — сказал Чугуев.

«Здорово! — сказал Полукаров-старший. — К Юре?»

«Нет, — сказал Чугуев, — к тебе».

«Ну, тогда скидавай тулуп и бахилы. Видишь, как у нас голландку натопили».

Чугуев сбросил пальто и ботинки и в носках по чистым ковровым дорожкам прошел к столу, сел напротив Полукарова-старшего.

«Ну, говори, с чем пришел?» — спросил тот серьезно.

«На тебя поглядеть», — сказал Чугуев.

«Ну, гляди, — согласился Полукаров-старший и тут же спросил: — Курить будешь?»

«Буду».