Миг власти московского князя

Девушка огляделась по сторонам, пытаясь опреде­лить, где могла бы находиться недавно окотившаяся Ряба, но на сеновале, куда свет проникал через малень­кое волоковое оконце, было уже слишком темно. Ма­рия позвала кошку, получившую свое странное про­звище из‑за пятнистого разноцветного окраса, но та не откликнулась, и девушка, дотянувшись до крошечно­го котенка, взяла его на руки, нежно прижала к груди. Он заурчал тихонько, и она впервые за долгое время улыбнулась.

«Может, завтра свидимся, — подумала Мария и снова улыбнулась. — Жаль, что нынче не удалось. Что я говорю? Как это не удалось! Ведь видала ж я его! И он меня увидел. Улыбнулся даже! А глаза‑то груст­ные сразу стали. Поди, он и сам тому не рад, что так вышло. Как же иначе, конечно, не рад! Я ж это чувст­вую. Сердце ведь не обманешь».

Она совсем успокоилась, поглаживала мягкий ры­жий комочек, блаженно улыбалась своим мыслям, а потом, уставившись в угол сеновала, будто увидела там своего ненаглядного, прищурилась и с хитрой ус­мешкой тихонько спросила:

— А куда это вы, Михаил Ярославич, путь дер­жали? Уж не в посад ли? Не к Марье–красе? А? Чтой‑то щеки ваши заалели, никак, угадала я. И чего ж вы до ворот ее не доехали и к детинцу свернули? Спугались чего? Али дела спешные к палатам княжеским вернуться заставили? На первый раз, так и быть, прощу вас, но впредь уж поблажки не ждите! — Она засмеялась, подбросила замяукавшего в испуге котенка и проговорила весело: — Так и знайте: мимо проедете — Гришке конопатому свое сердечко отдам! Что, напугала я вас, Михаил Ярославич? То‑то! Завт­ра чтоб у моих ворот ваш черный конь как вкопан­ный стоял!

Она, гордо подняв голову, вытянула руку и показа­ла воображаемому князю, где должен стоять его конь, а потом громко рассмеялась.

В горницу девушка вернулась, когда уже все улег­лись спать. Тихонько прошла через темную горницу в закуток, где похрапывала бабушка. Глаза, привык­шие к темноте, различили на крохотном столике под иконами кружку и ломоть хлеба. Мария выпила моло­ко, с благодарностью подумав о матери. Ульяна хоть и ругала дочь, сердилась на нее, но все‑таки баловала, и когда та, задержавшись у подруг, не успевала к об­щей трапезе, оставляла ей что‑нибудь из еды. С удо­вольствием откусив большой кусок от душистой гор­бушки, Мария чуть не захихикала, вспомнив, как отец сурово предупреждал мать, чтоб на трапезу собиралась вся семья, а кто за стол со всеми не сядет, опоздает, так, мол, пусть голодным остается. Поскольку Илья и бабушка с маленьким Глебом за столом всегда оказы­вались первыми, говорил он именно для дочери, и взгляд, которым он посмотрел тогда на нее, был очень строг. Мария допила молоко, посмеиваясь про себя над тем, как ловко мать обходит отцовские на­ставления.

«Вот любопытно, а княгини тоже так делают? Ба­луют ли чад своих или в строгости держат? Балуют. Верно, балуют! На что ж тогда все няньки да кормили­цы? Небось шагу деткам ступить самим не дают, на ру­ках носят, кашу в рот кладут», — думала Мария, засы­пая и стараясь представить себя в княжеских покоях, в богатых одеждах, в окружении бессчетного числа ма­мок, девок, нянек.

14. «…мне заутра к князю грозному во допрос идти»

В глубокой яме, выкопанной вблизи высокой бре­венчатой ограды, поднимавшейся неприступной сте­ной на земляном валу, Кузьма ждал решения свой уча­сти. Он понимал, что не может рассчитывать на снисхождение, но где‑то в глубине души все‑таки надеялся, что князь проявит милость и сохранит ему жизнь.

Он ждал, когда его вызовут для допроса, но прохо­дило время, а Кузьма все сидел в своем жилище, от промерзших земляных стен которого исходил мо­гильный холод, напоминавший узнику о близости его смертного часа.

Ожидание было мучительным. Через плотно сбитые доски в яму не проникал дневной свет, и, если бы не тонкий лучик, пробравшийся в холодный мрак че­рез отверстие, образовавшееся на месте выпавшего сучка, Кузька совсем бы потерял счет времени.

Все случившееся до того момента, как он очутился в яме, казалось ему одним длинным–длинным днем. Он старался не вспоминать то, как плененных ватажников провели через посад, где народ с криками возму­щения встретил своих обидчиков. Особо прыткие лез­ли к ним с кулаками, а другие под одобрительный хо­хот окружающих кидали в угрюмых Кузькиных сотоварищей комья снега. Правда, находились в толпе и сердобольные, по большей части немолодые бабы. Они с грустью смотрели на замерзших, засыпанных снежной крупкой пленников князя, утирали высту­пившие на глазах слезы жалости, крестились и осеня­ли крестным знамением вчерашних страшных татей, теперь казавшихся такими слабыми и жалкими.