Миг власти московского князя

— А то нет? — с горькой усмешкой сказала стару­ха. — Вспомни‑ка, как ты нос воротила от видных же­нихов. И это в ту пору, когда завалящих‑то днем с ог­нем не сыщешь! Все болярина дожидалась! Дождалась! В хоромах век коротаешь, со злата–серебра ешь, в аксамитах[53] да соболях полы метешь, — распалилась она.

— Вас, мама, послушать, так те два калеки, без ро­ду без племени, в портах драных, прямо вятшие бы­ли, — спокойно ответила Ульяна, которая несчетное количество раз слышала эти упреки матери.

— Ну, так ты лучше нашла! Я и говорю: самый что ни на есть болярин! — проговорила та язвительно и до­бавила ворчливо: — И Марья твоя точь–в-точь, как ты, упрямая.

— Боярин не боярин, а не бедствуем. С сумой не ходим. Свой хлеб едим, — прозвучал все такой же спо­койный голос.

— Вот то‑то и оно, что акромя как на хлеб твой не­наглядный Юшко как ни силится, а заработать не мо­жет, — продолжала Лукерья. — Давно ль он тебе по­дарки делал? Хоть какой перстенек с камушком? Хоть полотна кусок? Кажись, в той же рубахе, в которой за­муж шла, до сих пор ходишь.

— Уж вы как скажете, мама, так лучше б молча­ли, — возмутилась Ульяна. — Сами бы подумали, ка­кие подарки, когда дети растут, когда дочь на выданье. Ее первым делом приодеть надо, приданое подсобрать.

— Вот–вот, и я о том же! На себя‑то погляди! Ведь какой красавицей ты у меня была! Все заглядывались. Ходила словно пава. А теперь? Тьфу. — Старуха сплю­нула, и ее восхищенный взгляд, обращенный на дочь, которую она несколько мгновений видела совсем моло­дой, снова стал тусклым. — В коробе надо поискать, там вроде пестрядь, что я еще ткала, должна быть, хоть поневу тебе новую справить, — заговорила она де­ловито.

Ульяна промолчала.

— Так ты поговоришь с Марьей? — спросила ста­руха. — Убивается девка. Совсем высохнет от тоски, так и приданое не понадобится.

— Говорила я с ней не единожды. Она все свое твердит, — устало ответила Ульяна, присев на крае­шек лавки. — Вчера уж затемно прибежала от Анют­ки, радовалась чему‑то и утром порхала, словно воро­бышек, а с торга вернулась совсем не своя. Ильюшка говорил, медведя они там смотрели, смеялись, радова­лись, князя увидеть довелось. Вот мечется, как зверек, не говорит ничего. Сама ж ты видала, как она выскочи­ла из горницы. Теперича ревет белугой в сенях или где еще укрылась. Что ж мне, все дела бросить да слезы ей утирать?

— Ой, и не знаю, что с ней делать, — проговорила старуха. — Не пойму я, то ли она так из‑за Анюткиной свадьбы убивается — все ж таки подружки с малолет­ства. А вдруг приглянулся ей кто, да не складывается у них что‑то, а нам разве такое скажешь?

— Может, вы, мама, и правы. Я и то думаю, что из-за Нютки она бы так не убивалась. Чует мое сердце, что не в этом дело, — проговорила Ульяна задумчиво. — Только женихов‑то видных в посаде не густо, все уж небось разобраны. Поди, нашей‑то никого и не оста­лось.

— Ой, Ульянка, дивлюсь я на тебя! — усмехнулась Лукерья. — Я за печкой сижу и то знаю, что в Москве творится. Неужто забыла, что нынче у нас женихов хоть отбавляй — цельная княжья дружина! Все боль­ше молодые да неженатые. Один другого краше.

— Так они где и где она! — удивилась дочь, все еще не понимая, как сама не догадалась об этом.

— По–твоему они на привязи сидят? Вон и на торг, Юшко говорил, часто захаживают. А ты ее сама туда к отцу шлешь. Может статься, там кого углядела. А намедни аж мимо наших ворот цельная сотня шла. Сам князь, Михаил Ярославич, вел.

— Да–да, я видала, — кивнула Ульяна.

— Поговори‑ка с ней, невзначай о дружинниках княжьих скажи да посмотри, может, побледнеет али краской лицо ейное зальется, тогда уж хоть ясно ста­нет, откуда беды ждать. Всему‑то тебя учить надо, — буркнула старуха.

— А почему ж беды? — спросила ее взрослая дочь. — Сватов тогда ждать будем.

— Это кому как: кому — сваты, а кому — беда, — ответила Лукерья каким‑то тихим, грустным голосом, посмотрела на дочь, лицо которой, еще так недавно гладкое и пригожее, изрезали ранние морщины, вздохнула и молча ушла в свой закуток.

Тем временем Марья, все еще тихонько всхлипы­вая и прикрывая распухшее от слез лицо платком, пе­ребралась на задний двор и спряталась от любопытных глаз на сеновале, где никто не будет приставать к ней с назойливыми расспросами. Зарывшись в колкое се­но, она вдыхала запахи трав и мало–помалу успокои­лась. Девушка легла на спину, вытерла лицо платком, с удивлением обнаружив, что большая часть его стала влажной от слез, чуть снова не разрыдалась. Набрав полную грудь воздуха, словно перед погружением в во­ду и уже чувствуя, как слезы выступают на глазах, она вдруг ощутила, что кто‑то мягкий и теплый трется о ее ногу. Мария приоткрыла глаза, приподнялась на лок­тях и, хорошенько приглядевшись, увидела рядом с собой рыжего котенка, который безуспешно пытался выбраться из ямки, образовавшейся в слежавшемся сене.

— Ой, какой маленький! — воскликнула она. — Что ж ты от мамки убежал, проказник! Иди‑ка сюда!