Миг власти московского князя

Вот за снежной круговертью показались распахну­тые тесовые ворота, рядом с ними темные фигуры. Не успел еще князь подъехать, как навстречу выбежа­ли из ворот две женщины — жена посадника и его дочь, сразу догадался князь. Сердце его заныло, пред­вкушая тяжелый разговор, но говорить почти ничего не пришлось: опередив князя, с саней, которые везли раненого, быстро соскочил Федор и кинулся к матери, крича на ходу: «Жив он, мама! Жив!» Настасья вдруг словно обезножела, встала столбом, а сын, ухватив ее за руку, потащил к саням, над которыми уже склонилась Вера.

Михаил Ярославич молча наблюдал за всем происходящим, поняв, что говорить ничего не следует. Говори не говори, а пока близкие не удостоверятся, что гла­ва семейства на самом деле только ранен, они никаких слов не услышат.

Настасья, сдерживая слезы, всматривалась в осу­нувшееся лицо мужа, а он в ответ виновато улыбался и что‑то негромко говорил. Вера, присев на край саней, осторожно поправила шапку, съехавшую отцу на са­мые брови, убрала упавшую на глаза седую прядь. Фе­дор крутился возле них, без остановки приговаривая: «Я же сказал, он жив. Жив».

Наконец Настасья немного успокоилась и поняла, что из‑за своих переживаний совсем забыла о присут­ствии князя и его людей, и, не отходя от саней, повер­нула к нему голову и посмотрела исподлобья.

— Винюсь перед тобой, Анастасия Петровна, — не уберегли мы твоего мужа, — проговорил князь как можно мягче, — вишь, как дело обернулось. Но уве­рен, что Василь Алексич в родном доме быстро на по­правку пойдет. Ведь так, Василь Алексич? — бодро спросил он, повернувшись к посаднику.

— Не сомневайся, княже, скоро в строй встану, — ответил тот хриплым голосом.

— Вот видишь, раз сам мои слова подтверждает, значит, так тому и быть. Ведь как я смог уже убедиться, слово мужа твоего твердое, с делом не расходится. Если что понадобится, или ко мне обращайся, или к сотнику моему, которому я такой наказ дал. Отдохнет малость — и завтра утром к вам заглянет. Василько поможет, в чем надо, — князь указал в сторону сотника, который стоял, потупив глаза, не в силах взглянуть в сторону Веры. — А теперь пора и нам к дому поспешить. Ну, Василь Алексич, выздоравливай! — улыбнувшись посаднику, добавил он и развернул коня.

— Спасибо, Михаил Ярославич, за заботу, — толь­ко и смогла проговорить Настасья непослушными гу­бами и, замолчав, прижала край платка к глазам, из которых давно были готовы пролиться слезы.

Князь уже не видел, как сани въехали за ворота, и домашние, со всякими предосторожностями подняв раненого, перенесли его в горницу, — он спешил к сво­им палатам.

Лишь оказавшись в своей горнице, скинув свиту и опустившись на лавку у стола, князь понял, как он устал. Это была не столько телесная усталость, сколько душевная. Только сейчас он окончательно осознал, что его первый поход против неожиданно сильного против­ника мог закончиться и неудачей, которая неминуемо сказалась бы на отношении к нему москвичей. Теперь, когда он вернулся в свой город победителем, князь с трудом мог представить, как в случае поражения пе­режил бы свой позор. К счастью, все закончилось удач­но, и отныне его, князя Михаила Ярославича, люди, населявшие Московское княжество, с полным правом будут называть своим защитником.

И еще понял князь, переступив порог своих палат, что теперь он дома, что эти пахнущие смолой новые стены успели стать для него родными. Он с удовольст­вием вдыхал едва уловимый горьковатый запах и, вы­тянув ноги, закинув руки за голову, разглядывал свет­лый потолок. От печи шло приятное тепло. Михаил Ярославич потянулся и уже раздумывал, не пойти ли немного вздремнуть, но Макар сообщил, что мыльня готова, и князь поспешил в парную.

В это время суета в доме посадника достигла преде­ла. Хлопали двери, бегали слуги, носили перины, по­душки, тащили какие‑то лохани и кадушки. Однако в горнице, куда принесли Василия Алексича, царила тишина.

В ногах у отца сидела Вера, которая держала на ко­ленях притихшего Петра, у изголовья с одной стороны устроился Федор, а с другой — склонилась жена. Сам же посадник глядел и не мог наглядеться на своих близких, готовых моментально выполнить любое его желание, а он боялся огорчить их, невольно показать свою боль.

— Не горюй, Настасья! Оглянуться не успеешь, как я на ноги встану, — говорил он тихим хрипловатым голосом, неотрывно глядя в глаза жены.

— Да–да, конечно, встанешь! Ведь дома ты те­перь, — почти шептала она.

— Благодарен я вам, родные мои! Знаю, это ваши молитвы Бог услышал и жизнь мне сохранил, — ска­зал посадник, и Настасья заметила, как в уголке его глаза блеснула слезинка.

— А тебе больно, — вдруг серьезно спросил Петр, внимательно разглядывавший осунувшееся лицо отца, и все уставились на мальчика, с детской непосредст­венностью задавшего вопрос, который больному зада­вать не следовало.

— Немножко, Петруша. Самую малость, — на мгновение смутившись, ответил отец и неожиданно для себя улыбнулся, глядя на круглолицего розовоще­кого сына.