Миг жизни

— Скажите, пожалуйста, — и улыбнулся, показав редкие, сильно прокуренные и загнутые внутрь зубы, — раз уж вы такой зубр, эти ваши атомные станции не представляют собой определенной опасности? Ну, скажем, для внешней среды? Видите ли, я гидротехник, и ваша область мне мало знакома.

Я понял, что он хотел спросить не об этом, но тут же ответил, что на современном этапе атомные станции в известной степени безопасны.

— В известной, — подчеркнул он и снова улыбнулся. — Ну а теперь, так сказать, в плане личного любопытства. Раз уж передо мною — как это? — зубр атомный, — он снова улыбнулся. — Сами-то вы сильно облучились?

— Три жизненные нормы, — не задумываясь, сказал я.

У Молокова задергалась правая щека. И довольно сильно, потому что он это почувствовал и потер щеку рукой. Тик не проходил. Улыбка сошла с его лица. Может быть, он подумал, что от меня исходит излучение?

— Как это? — несколько потусторонне спросил он.

— Очень просто, — ответил я. — Пятьдесят рентген — это тот иитеграл, который вы имеете право набрать за жизнь. У меня — сто пятьдесят.

— Му и как?

— Как видите, временно жив. Извините, Иван Иванович, я должен коротко доложить о техпроекте второй очереди Чегерольской атомной электростанции. Только по выводам экспертизы, не более.

Мне показалось, что я его здорово напугал, чего доброго еще откажется слушать.

— Я очень коротко, Иван Иванович. Видите ли, станцию проектировала организация, недостаточно компетентная в атомной энергетике. Проект изобилует рядом принципиальных ошибок, как-то: совмещение грязных и чистых зон обслуживания, неудачная компоновка некоторых технологических систем. — По лицу его было видно, что мои объяснения не вполне доходят. Я торопился: — В проекте не отработана технология захоронения битуминизированных отходов. Ну и прочее. Однако все эти недостатки сравнительно легко устранимы, даже на стадии рабочего проектирования. Но тут есть одно главное, с чем экспертиза никак не может согласиться, а именно — расположение взрывоопасного барбатера в подреакторном пространстве.

Мне думалось, что вся моя тирада — холостая пальба. Но нет, его, кажется, зацепило.

— Так вы считаете, что это опасно? — неожиданно резюмировал Иван Иванович и несколько даже отклонился назад, словно отстраняясь от меня.

У него снова задергалась щека, с меньшей амплитудой, но с большей частотой. Он сказал с оттенком взволнованного удивления:

— Только сейчас начинаешь понимать, насколько безопасней и чище гидростанции. Это даже не станции, это гармония, часть Природы. Смотреть — любо-дорого.

— Вы меня не так поняли, Иван Иванович. Атомные электростанции обеспечат рывок вперед при огромной экономии органического топлива: угля, нефти, газа. И их нужно и можно строить в наилучшем, естественно, виде и безопасными. Не всегда просто, ясное дело, да иного пути нет.

— Что вы предлагаете? — спросил Молоков. Голос его принял официальный оттенок.

— Я предлагаю вынести газгольдер, то есть барбатер, из-под реактора и поставить снаружи, что резко повысит надежность станции.

— Спасибо за информацию. — Молоков встал и пожал нам руки.

Я вышел на улицу и в ожидании такси задумался. Моросил мелкий нудный дождь. В природе и на душе было смутно. Пронесся очередной вал автомобилей, и обдало ядовитым запахом отработанных газов. Моя затея показалась мне пустой мышиной возней. Зачем? Во имя чего? Двадцать лет тяжкой работы, переоблучен, устал, пора бы не суетиться. И тут же меня словно подстегнуло: именно потому что переоблучен, устал, ковырялся в радиоактивном дерьме. Именно поэтому сегодня ты, случайное, можно сказать, лицо в вихре событий, должен сделать все от тебя зависящее, чтобы станция получилась лучше и надежнее, чем она представлена сейчас в проекте.

Подкатило такси, и я махнул в аэропорт. Через три часа я уже был в Приморске и сидел в кабинете у многоуважаемого Александра Дмитриевича Пинегина, начальника бюро комплексного проектирования Приморской АЭС. Как-никак, а у него за плечами спроектированная, построенная и действующая станция. Его голос будет одним из решающих. При всем при том, что Александр Дмитриевич будет наиболее пристрастным.

Я знал его давно. Теперь, глядя на него, я видел, что он здорово сдал. Весь как-то усох. Белый как лунь. В глазах — давняя усталость и печаль умудренности. И голос изменился, стал старчески дребезжать. Он уловил что-то в моих глазах и покачал головой, мол, время идет, дорогуша, и ты уже не тот. Тем не менее встреча была очень теплой. Милый старина всплеснул руками:

— Как это ты, Юра, согласился идти к этим, извини меня, профанам? Я, конечно, ничего не имею против их института. В гидростроительстве они классики. Но ведь несерьезно впрягаться в чужие оглобли.

— Им поручили.

— Что значит поручили? А где партийная совесть и принципиальность? Нет, это несерьезно. Они должны были со всей ответственностью заявить кому надо о своей некомпетентности.

— Честолюбие заело.