Миг жизни

Сапоги у папы были начищены до блеска и матово сияли сквозь тонкий слой осевшей на них пыли. Юрка с уважением смотрел на папины сапоги и незаметно тронул голенище кончиком пальца, отчего в том месте, где он коснулся, пыль исчезла и появился антрацитный блеск. Потом Юрка с настороженным вниманием проследил, как мимо них прошли два важных дяди, оба во всем белом — от парусиновых белоснежных картузов до столь же белоснежных, начищенных зубным порошком парусиновых штиблет. Брюки из белой диагонали были тщательно отутюжены, а белые шелковые рубашки прихвачены на рукавах змеевидными пружинками с мягким, играющим блеском, отчего Юрка решил, что они сделаны из ртути.

Напротив на скамье сидели старик со старухой. Сидели молча. Старик, в синей с белыми полосками косоворотке и черных мятых портах дудочками, в зеленых парусиновых туфлях, протертых до дыр против мизинцев, был дряхл и немощен. Хищный сизоватый орлиный нос, обостренные скулы и впалые щеки с красноватыми прожилками, оттопыренные уши, торчащие прямо из выпуклых и острых костяшек черепа, покатый, сужающийся к темени лоб да и черные горящие глаза — все выдавало даже при внешней его немощи характер нервный и злой. Старуха, толстая и рыхлая, расплывшаяся на скамье, будто кусок теста на противне, с оплывшим лицом и торчащими во все стороны истонченными старостью и болезнями седыми лохмами, казалось, была безучастна ко всему и будто дремала.

— Ну что, пойдем, дед? — спросила вдруг старуха неожиданно звонким скрипучим голосом, но лицо ее при этом осталось безучастным.

Юрка от неожиданности вздрогнул и во все глаза уставился на старика со старухой. Он заметил, что узловатые руки старика довольно сильно трясутся. Юрке стало немного страшно. Он незаметно придвинулся и слегка прижался к матери.

Глаза у старика блеснули бесноватым огоньком.

— Не могу я! — чистым альтом сказал, почти прокричал он, громче, чем надо было, — старуха ведь была рядом. Глаза его забегали по сторонам, будто ища поддержки. Хищная голова с орлиным носом все время мелко кивала кому-то. — Если бы я мог встать!.. Я не сидел бы тут…

— А вставай же! — снова скрипуче прозвенела старуха, не дрогнув ни одним мускулом лица. Вся она, как статуя, сидела неподвижно, будто слилась со скамьей, и глядела в пустоту прямо перед собой.

— Э-э!.. — простонал дед. — А сама-то сидишь, рухлядь старая!.. Сама-то приросла!

— Мам… Мам, а чего он так кричит? — спросил тихо Юрка, теребя мать за руку.

— Он глухой от старости… — тихо ответила мать, но лицо ее было напряжено, и видно было, что она взволнована происходящим и будто чего-то ждет.

Старуха все так же невозмутимо глядела перед собой, потом вдруг подвинулась вперед одной, потом другой ногой и, съехав со скамьи, встала на землю и тут же мелкими, шаркающими шажками двинулась по аллее, все так же глядя перед собой, будто в пустое пространство.

Старик таким же манером пошаркал с нею рядом, но вскоре для уверенности схватился рукой за ее руку…

Они потихоньку удалялись, все более заслоняя собою солнечное матовое окно на выходе из бульвара.

На бульваре все как-то попритихли. Так, по крайней мере, показалось Юрке. Девочки в матросках подошли к своим матерям и о чем-то шептались. На лицах сидевших невдалеке людей было какое-то чужое, напряженное выражение.

— Ну, потопали! — весело сказал Юркин папа.

Юрка лихо соскочил со скамьи. Мама его тоже встала в задумчивости и даже с грустью в глазах и на всем лице, так что даже Юрка заметил это и, неосознанно жалеючи мать, прижался к ней, и она, видимо тоже неосознанно, погладила его нежно по голове.

Они шли в сторону выхода с бульвара, противоположную тому, куда удалялись старик со старухой.

— Неужели, Володя, и мы станем такими? — с грустью и горечью спросила вдруг Юркина мать.

Юрка закричал:

— Нет! Нет! Не будете!.. Вы будете всегда молодые-молодые!.. — И он схватил их крепче за руки, а потом притянул и прижал их руки к своей груди.

Они оба сразу наклонились к нему.

— Ну, глупенький… ну, глупенький… — шептала мать, сцеловывая слезы сына.

Когда они свернули на свою улицу, Юрка сразу узнал и улицу, и большой четырехэтажный новый дом, в который они вселились всего полгода назад. Двери подъездов и деревянные балконы дома были окрашены светло-коричневой краской. В лучах летнего солнца дом стоял нарядный и чистенький. Окна сияли, отражая солнце. Зайчики неподвижно лежали на стенах и тротуаре теневой стороны улицы. Иногда, когда кто-либо вдруг отворял или затворял окно, зайчик срывался с места, вихрем скользил по стенам, слепил глаза прохожим.

На Юрку повеяло вдруг уютом и теплотой освоенного, давно обжитого им пространства. Юрка держал за руки отца и мать, уверенно ступая по голубоватым крутолобым камням булыжной мостовой, которую они пересекали наискосок, направляясь к своему дому.