Микаэл Налбандян

Вот почему нам всегда будет казаться, что Микаэл нетерпелив, слишком спешит и слишком торопит события, что в конечном итоге неизбежно оборачивалось против него.

И эта вечная его торопливость заставляла его переживать как радость побед, так и горечь поражений. Но он уже целиком посвятил себя «врачеванию язв нации». Он пробуждал в народе чувства национального сознания и самопознания, сеял семена свободы и теперь торопился, очень торопился приступить к жатве…

Значит, его уже не удовлетворяла борьба со страниц «Юсисапайла»? Да, этого ему было мало! Даже то, что два-три года назад виделось несбыточной мечтой, сегодня казалось ему слишком обыденным и простым. «Обыденным и простым» теперь для него была печать — тот самый «Юсисапайл», оказавший громадное влияние на армянскую общественную жизнь, на утверждение свободолюбивых идей и дело национального просвещения не только за несколько лет своего существования, но и несколько десятилетий спустя!..

Да, борьба лишь словом и пером уже не удовлетворяла Налбандяна. После открытого свободного слова надо было сделать следующий шаг — приступить к действию!

А вот Степаноса Назаряна это не слишком прельщало. Вступавший в свой шестой десяток Назарян считая напрасными и бессмысленными планы своего младшего товарища и соратника приступить к революционной борьбе.

Но разве можно было удержать Микаэла от задуманного и четко определенного им шага?!

Из всех друзей и соратников Микаэла пока только один Карапет Айрапетян достиг того, о чем мечтал, — должности городского головы, то есть власти. Достиг с помощью Микаэла Налбандяна и отошел от дальнейшей борьбы, поскольку насущные вопросы национальной и общественной жизни его вовсе не интересовали. Да и Степанос Назарян со своим «Юсисапайлом» приостановился на пути национального прогресса, ибо его не прельщала или, вернее, не могла прельстить перспектива освободительной борьбы.

И Микаэл Налбандян, теперь уже совершенно один, продолжал свой неистовый путь к общерусской и общеевропейской революции, которую подготавливали лондонские эмигранты.

Микаэл был уверен, что в России ему пока делать нечего, и вновь рвался, рвался за границу.

В Петербурге Микаэл сдавал экзамены, сотрудничал с «Юсисапайлом» и изыскивал возможности, чтобы выехать за границу.

Этот последний вопрос так беспокоил его, что Микаэл даже разработал два варианта отъезда. Оба они были тщательно продуманы, а причины он подыскал самые безобидные.

Первым делом Микаэл стал поговаривать, что собирается продолжить учебу, к тому же за границей, и просил своих нахичеванских друзей и на этот раз помочь ему с деньгами. Однако друзья вполне обоснованно сомневались в решимости Микаэла учиться дальше. У них еще свежо было в памяти то время, когда Микаэл учился медицине в Московском университете. А чем это кончилось? Тем, что он с головой ушел в «Юсисапайл» и начисто забыл об учебе…

А теперь вот ему взбрело в голову учиться на врача в Париже. Добро, но зачем же тогда он сдает в Петербургском университете экзамены на звание кандидата словесности?..

Налбандян пытался оправдаться:

«Медицина не только не противна мне, но нет для меня ничего любимее… Но продолжать дальше не было возможности. Так что же мне было делать — головой об камень? Сначала подумайте, потом осуждайте!»

Далее он терпеливо объяснял другу, что звание кандитата словесности отнюдь не помешает ему. Наоборот, это принесет только пользу.

В чем же заключалась польза? Об этом Микаэл не писал, обещал разъяснить при встрече, хотя и знал наверняка, что встреча эта состоится очень не скоро…

А впрочем, зря Микаэл обижался на друзей. Верно, они несколько охладели, но не к нему, а к борьбе. Точнее, к тем сферам борьбы, куда он хотел повести их. Но Микаэла они любили.

Уточнив все подробности планов Налбандяна, один из его нахичеванских друзей изъявил согласие помочь Микаэлу продолжить учебу, пусть даже в Париже. А Микаэл, который в другое время мог возмутиться обстоятельностью расспросов, теперь был удивительно покладист и не ленился во всех подробностях разъяснять свои намерения. Точно так же он поступит и через несколько лет, отвечая в Петропавловской крепости на вопросы Сенатской следственной комиссии: прикинется перед ними покорным и смирным, ни о чем не ведающим и ни к чему не причастным.