«Думал, думал я, но не нашел иного выхода… Дай-ка, решил, сдам экзамены на кандидата, пристроюсь где-нибудь и буду потихоньку заниматься медициной».
Сообщая другу и об этом своем решении, в котором фактически скрывалась угроза совершенно отойти от общественной деятельности и покинуть на произвол судьбы нахичеванских единомышленников, Микаэл одновременно дипломатично предупреждал, что Карапет Айрапетян и остальные его друзья на ближайших же выборах вынуждены будут уступить завоеванную власть, а следовательно, и огромные экономические перспективы.
Нахичеванские единомышленники Налбандяна встревожились не на шутку, ведь они прекрасно понимали, что «только исключительная нужда могла заставить Налбандяна сказать такое! И нескольких сердитых писем Микаэла оказалось достаточно, чтобы они тут же в панике сплотились вокруг Налбандяна.
Микаэл Налбандян и Степанос Назарян осознавали все значение «Юсисапайла» для армянской действительности, прекрасно понимали всю силу своего журнала, ни в чем не уступавшего европейским изданиям.
Оба они — два старых верных товарища, питавших друг к другу огромное уважение и любовь, но оба отчаявшихся, оба неоцененных, — находились в одинаковом положении, так что им не было никакого резона радовать своих многочисленных врагов тем, что между ними «образовалась трещина». Тем более что и мысли и стремления их были схожи:
«Пока еще есть время, мы обязаны действовать, чтобы наша жизнь не была напрасной и бесполезной на этом свете, чтобы в миг, когда мы навек сомкнем глаза, могли бы мы увидеть свои прожитые молодые годы исполненными смысла и достойными, чтобы прожили жизнь как люди нравственные, как христиане, как товарищи, как человеколюбивые и патриотичные ревнители своею народа и всего человечества».
Так что уехавший в Петербург сдавать кандидатские экзамены Микаэл Налбандян все равно будет сотрудничать с «Юспсапайлом», который он якобы «оставил». Кстати, даже в годы и месяцы, проведенные им в Петропавловской крепости, он не оставит «Юсисапайл».
Как бы то ни было, слух о том, что соратники разругались, распространился достаточно широко. И каждое их неосторожное или малозначащее на первый взгляд слово, любое действие, любую мелочь, даже задержку с печатанием журнала враги Назаряна и Налбандяна хотели видеть и видели как окончательный разрыв между ними. Достаточно весомым поводом для такого умозаключения могло послужить и то обстоятельство, что Микаэл целых полгода провел в Петербурге, где писал диссертацию и готовился к кандидатским экзаменам.
И воодушевленные враги их спешили порадовать друг друга:
«Юсисапайл» еще не вышел и нет слуха, что выйдет вообще».
«Граф Эммапуэль, неизвестно по какой причине, не желает больше сотрудничать с издателем».
Но очередной номер «Юсисапайла» хоть и с некоторым опозданием, однако все-таки вышел в свет. И даже с продолжением «Записок», на страницах которого граф Эммануэль еще более беспощадно бичевал пороки армянской действительности, еще более едко высмеивал своих противников, не отказавшись от своего метода «разлития желчи у врагов». А «цензор беззаконности» Беро-ян продолжал курировать журнал, упорно не желая «вмешиваться в сокровенные мысли писателей, в разгадании каковых мог ошибиться».
«Нет дыма без огня», — гласит древняя мудрость.
Враги чуяли запах дыма, однако все их предположения относительно огня не соответствовали действительности.
Однако огонь был!
Зармайр, сын Меера Мсеряна, в одной из своих статей в «Мегу Айастани» высказал верную догадку: «Может, по иной причине»…
Это было так. В деловое сотрудничество и идейные взаимоотношения Степаноса Назаряна и Микаэла Налбандяна жизнь внесла определенные коррективы.
Но коррективы эти были сделаны действительно по иной причине!
А причиной был очередной глубокий перелом, происшедший в Микаэле Налбандяне. Перелом, о котором враги его ничего так и не узнали. Как, впрочем, и многие из друзей…
С детских своих лет, когда он десяти-пятнадцатилетним мальчиком участвовал в нахичеванских событиях, и до сегодняшних своих тридцати лет, когда он стал видным общественным деятелем и признанным идейным вождем, то есть за прошедшие пятнадцать-двадцать лет, Микаэл пережил несколько последовательных периодов внутренней зрелости, последовательно, как исторические этапы, сменявших друг друга.