Михаил Катков. Молодые годы

Маленькая графиня уже в шесть лет свободно говорила и писала по-французски и по-немецки, а в 9 лет полностью изучила английский язык. Родной язык она знала плохо и только за год до смерти принялась за его изучение. Писать стихи и прозу она начала очень рано и к 14 годам достигла заметных успехов на литературном поприще, в игре на фортепиано и в живописи. Ее необычайно яркие способности и ранняя смерть в 17 лет от чахотки привлекли внимание к юному дарованию современников, среди которых был и Катков.

«Не говорите: нет чудес — сама жизнь есть великое чудо» — такими словами начинал свою статью о сочинениях Сарры Толстой Михаил Катков[257]. Самому критику к этому времени еще не исполнилось и 22 лет, но в своих рассуждениях он проявлял несвойственную возрасту завидную рассудительность и мудрость: «Глядя на мир как он есть, скорее станешь, из двух крайностей, мистиком, чем нигилистом: мы окружены отовсюду чудесами»[258]. Отметим это слово — нигилист. Впоследствии оно стало распространенным в русском языке после публикации Катковым в своем журнале романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» (1862). Но вначале оно было употреблено Катковым на журнальных страницах «Отечественных записок» в 1840 году.

Предвидение или прозрение удивительные. Таким же удивительным, на наш взгляд, представляются другие пророческие строки Каткова из этой статьи, которые вполне могли бы стать лейтмотивом творчества Ф. М. Достоевского и эпиграфом к его великим романам 1860–70-х годов.

«Это эпоха темных, нечистых страданий, подземных мук, раздирающих, но сухих ощущений. Счастье тому, кто рожден способным их изведать: ибо кто родился готовым, тот родился мертвецом. Но вдвое и втрое счастье тому, кому дана сила выйдти из борьбы победителем! Борьба трудная, страшная, и тем страшнее, что имеет ложный вид; ибо действительный враг наш не то, с чем мы по-видимому боремся, а мы сами. Черный демон жизни подстерегает страждущую душу, и если она не осилит самой себя, она погибла. <…>.В бесчисленных эпизодах великой поэмы жизни много мрачных страниц, много проклятий и стонов. Чье право вызвало их? за что страдалец дорос до страдания и не перерос его? отчего тому, а не этому выпал жребий остаться безвыходно в подземном мире мучений непросветленных? Это тайна, глубокая тайна.»[259].

Пытаясь постичь эту тайну, Катков указывает на главную тему русской литературы — тему Человека:

«Беспрерывно стремясь и достигая, и снова стремясь и снова достигая, то возвышаясь до царственного величия духа, то уступая тихому влечению непосредственных чувствований природы, то роскошествуя в грехах и в плодоносных мечтах, то выходя из их сумерек на торжественное сияние полдневного солнца, то восторженно радуясь полноте жизненного ощущения, то поникая в задумчивости грусти и засыпая у самой цели на новые грезы, — человек, ежедневно завоевывающий жизнь, и блаженствует и страдает, и действует и покоится, может падать и умеет вставать, умеет любить и может ненавидеть, может сомневаться и может рассекать сомнения, — и, уясняя тайны, не уничтожает их святыни, и, измеряя масштабом звездное небо, не теряет слуха для музыки миров»[260].

И только тот, кто способен соизмерять масштаб человеческой души со звездным небом, слышать музыку иных миров, может и сам предвидеть и творить в своем сердце образы национальной культуры. «Так, в юные годы жизни снятся особенно яркие грезы, и чем благословеннее душа, тем ярче они, тем свежее мечтания, тревожнее и выше стремления», — объясняет провидческий дар художника и поэта Катков[261]. При этом он не абсолютизирует индивидуальные способности и таланты конкретного человека, но, прежде всего, подчеркивает общекультурную значимость дара, полученного свыше.

«Дух народа есть всемирно-историческое назначение, к которому он призван, та идея, которую суждено ему организовать в действительное существование. <…> Литература есть не что иное, как раскрытие в слове этого самосознания. <…> Самосознание нельзя понимать, как эгоистическое обращение на свою индивидуальность. Ничто так не далеко от эгоизма, как самосознание; напротив, оно есть совершенное освобождение от эгоизма»[262].

Оригинальность, стремление к философскому наполнению содержания текста, попытка теоретической или научной обоснованности и вместе с тем отточенность слога и страстность отличают публикации Каткова. Он писал темпераментно, образно, изящно, в каждой статье ощущалась глубина и красота мысли и слова. Белинский откровенно завидовал «слогу Каткова», достоинством которого он считал «определенность, состоящую в образности»[263].