Михаил Катков. Молодые годы

За неполные два года работы в «Отечественных записках» им было опубликовано более 60 работ — целая вереница переводов, больших критических статей и кратких рецензий. Как переводчик, Катков обращался и к произведениям классиков мировой литературы — Шекспиру, Гёте, Вальтеру Скотту, и к современным авторам — Гейне, Гофману, Фенимору Куперу, и к трудам немецких философов Шеллинга и Гегеля. Благодаря усилиям Каткова впервые на русский язык были переведены многие их работы, включая знаменитую «Эстетику» Гегеля.

За всеми трудами праведными перед нами предстает цельная и целеустремленная личность человека, с честолюбивым и независимым характером, с тонкой, но ранимой душой, привлекавшей и одновременно волновавшей друзей и коллег. Неслучайно проницательный Белинский со всей силой своей неистовой натуры, внимательный ко всему неординарному и яркому, всё время пытался разобраться в своем младшем товарище. Наверное, видя в нем отражение самого себя, своих сокровенных замыслов и нереализованных возможностей.

Неистовый Виссарион, или Неизвестный Белинский

Белинский, пребывая в Москве, в центре кружка Станкевича, познакомившись с Катковым, сумел оценить незаурядность и масштаб дарования его личности. Несмотря на юный возраст, Катков выделялся среди друзей стремлением к самостоятельности и чувством собственного достоинства. Товарищи осознавали эту пробуждающуюся мощь его индивидуальной природы и вместе с тем какую-то ребяческую непосредственность. Белинского глубоко интриговала многогранная и подвижная личность Каткова, еще окончательно не сформировавшаяся в своем развитии, живо и бурно реагирующая на искренние проявления товарищеского внимания, эмоционально открытая дружбе и любви.

«…Я глубоко понял слова Вердера — разум оправдывает, а любовь все-таки производит сознание вины. И в этом смысле глубоко чувствую я мои вины перед Катковым, и уже не раз мысленно лежал я, рыдая, у ног его и, как раб, вымаливал себе его прощение, не почитая себя достойным взглянуть на него… Я был перед ним пошл, низок, подл, гадок; темно чувствуя его превосходство над собою.»[264] — писал Белинский в письме В. П. Боткину 10–16 февраля 1839 года из Москвы.

Касаясь личных отношений с Катковым и порою возникавших между ними недоразумений, Белинский указывает на некоторые свойства характера своего товарища, осложнявшие их общение: «Катков имеет один недостаток — он очень молод, а кроме этого, он один из лучших людей, каких только встречал я в жизни. Я рад без памяти, что наши дрязги кончились и что вы-таки увидите нас так, как хотели и думали увидеть нас, когда отправлялись из Питера в Москву»[265], — высказывал надежду на встречу с И. И. Панаевым Белинский в письме 19 августа 1839 года.

Продолжая тему соперничества из-за пристрастия к «барышне» (А. М. Щепкиной), Белинский делился с Н. В. Станкевичем (29 сентября — 8 октября 1839 года) своими наблюдениями: «Долго с Катковым вели мы себя прилично, хотя и были расположены друг к другу как нельзя лучше; наконец и с ним переговорили о старине. Любовь его была — религиозный экстаз; барышня наша оказалась существом, в объективном смысле прекрасным, страстное и, под характером страсти, глубокое, но совсем не нашего мира, и мы оба увидели, что были дураки, грязоеды. Он это узнал первый — сперва осердился на себя, ругал свое чувство на чем свет стоит, теперь смеется. Ах, брат, что это за человек! Ты знал его каким-то эмбрионом. Он сердится на свое чувство и всю сию гисторию, но это перевернуло его, пробило его грубую массу лучами света, и теперь это прекрасный юноша (хотел сострить, да не вытанцовалось). Он еще дитя, но его детство обещает скорое и могучее мужество. Какая даровитость, какая глубокость, сколько огня душевного, какая неистощимая, плодотворная и мужественная деятельность! Во всем, что ни пишет он, видно такое присутствие мысли, его первые опыты гораздо мужественнее моих теперешних. Насчет силы и энергии мы не уступим (особенно по части красноречия), но мысль, но глубокость — подлец, сукин сын — обиждательство терпим совсем понапрасну. В этом отношении его статьи для русского журнала потому именно даже не хороши, что уж слишком хорошо — им место в „Jahrbücher“ („Ежегодник“ (нем.). — А. Л.). И вместе с тем, сколько задушевности в этом юноше, какая прекрасная непосредственность! Когда ему говорят, что он еще дитя, он не сердится на это, как Аксаков, но улыбается и отшучивается, как человек, который понимает сущность и поступки»[266].

В письме Боткину (3–10 февраля 1840 года) Белинский пишет: «Ах, Боткин, всею силою любви, которой так много дала тебе твоя благодатная природа, действуй на Каткова: он лучше всех нас, но в нем много нашего, то есть лени и мечтательности, рефлексии и фразерства. Да не погибнет он, подобно мне и другим, от недостатка деятельности, от развычки от работы, которая есть альфа и омега человеческой мудрости, камень спасения и условие действительности»[267].