Михаил Кликин. Сборник

Он приободрился, сел на рассохшуюся бадью, вытащил «Осу» из кобуры. На часы свои наручные поглядел и удивился — уже почти вечер, надо же! Увлёкся, чужие вещи разбирая, к выходу ценное стаскивая. Скоро надо будет на ночлег устраиваться. Но только не здесь, нет. Володька редко оставался ночевать в брошенном жилье, всегда торопился уйти из пустого дома до наступления темноты. В таких местах и днём-то жутко бывает, особенно в непогоду, а уж ночью-то… Ночевал Володька обычно в «Ниве» — у него и занавесочки на окнах были, и шторка на присосках для лобового стекла имелась. Закроешься наглухо, задёрнешься, китайский фонарик затеплишь, радио тихонько включишь, ноги в одеяло завернёшь. На сиденье соседнем фанерку устроишь, на ней — кофеёк в термосе, хлеб с колбасой, яйца, помидорки… Тесновато, зато всё под рукой, зато всё своё — родное, знакомое, уютное. А случись чего: ключ повернул, газу наддал — поди-ка догони! «Аллигатор» — что танк…

Володька боком выбрался из чулана, глянул в крохотное оконце, мутное от многолетней грязи. Часа два до сумерек есть. Можно ещё выяснить, что это там тикало в верхней комнате. Вот вспомнить бы ещё — в какой именно.

Он собрал фонари, распихал их по карманам. Налобный фонарик на полный свет переключил. «Осу» ещё раз проверил. Ключи от «Нивы» в нагрудный карман переложил. Найденный патефон «Дружба» к выходу отнёс, поставил рядом с прочими находками. Потоптался в «парадном», на лестницу поглядывая, к тишине прислушиваясь — тянул время, с духом собирался.

Нет, не может такого быть, чтобы в мёртвом доме десять лет часы шли! Наверняка, почудилось. Или, действительно, сверчок какой-нибудь голос подавал.

Володька встал на ступеньку, за шаткие перила правой рукой держась. Шагнул выше, наверх глядя.

В таких мёртвых домах чего только иной раз не померещиться. Уж вроде бы привыкнуть давно пора — а каждый раз в дрожь бросает: то будто тень какая за спиной встанет, то словно кто-то невидимый за руку тронет или по волосам огладит, то голос какой послышится, а то и просто беспросветная жуть навалится так, что не продохнёшь. Блажь, конечно.

Только вот ночью от такой блажи и умом двинуться можно…

* * *

Не было ничего наверху. Ни в одной комнате — в той, что побольше, ни в другой — в той, что поменьше. И в кухонке, отделённой от большой комнаты дощатой перегородкой, тоже не было ничего, что бы тикало, щёлкало или стучало.

На шкафу высоко стоял круглый будильник — молчал.

На стене ходики висели — стояли.

Старая радиоточка выключена была.

Ламповый телевизор под ажурной салфеткой лет двадцать, как минимум, не работал, роль тумбочки исполнял.

Успокоившийся Володька всё обошёл, всё пощупал, проверил — тихо везде было. Ни тебе насекомых, ни грызунов, ни домовых. Под железную кровать заглянул, по стенам постучал, на продавленном диване с откидывающимися валиками попрыгал — за такой диван, если его почистить да подлатать, тыщ десять легко можно выручить. Гобелен над ним, конечно, такой выручки не даст, но гобелен вывезти — плёвое дело, не то что диван неподъёмный.

Сел Володька за стол, серую скатерть задрал, ящик выдвинул, разбирать начал: очки — безделица, конь деревянный шахматный — хлам, тетрадь «Общая» с карандашными записями — мусор. А вот три рубля доперестроечные — это в карман. Значок «Олимпиада-80» — сгодится. Толстая пачка писем — хорошо; сейчас копаться некогда, но, наверняка, несколько интересных марок на конвертах найдутся. И почтовые открытки туда же, к письмам, — знатоки приедут, выберут ценное, штучное, а остальное скопом купят.

Одна открытка упала под стол, перевернулась. Володька наклонился, поднял её.

«Здравствуй бабушка!»

Почерк детский, буквы неровные.

«Паздравляю тебя с Днём Рождения!..»

Он посмотрел на линялые портреты в рамах под мутным стеклом. Интересно, где здесь эта самая бабушка? И кто остальные люди?

«Мама говорит что отпустит меня на всё лето к тибе. Если я буду хорошо учится…»

Где сейчас этот мальчишка? Кем он стал? Помнит ли свою деревню, хочет ли увидеть этот дом? Как знать, может он прямо сейчас пробирается сюда на каком-нибудь внедорожнике.

«Я обязательно к тебе приеду. Привезу подарок. Так что жди!..»

Бабушка внука любила — это тут сразу в глаза бросается: вон, кухонная перегородка вся детскими рисунками увешана. Канцелярские кнопки заржавели, бумажные листочки свернулись, но карандашная мазня не выцвела, не побледнела… А в раму зеркала мальчишечьи фото заправлены — пожелтевшие уже; дюжина, не меньше.

«Поздравляю ещё раз. Желаю тебе здоровья и много-много-много лет жизни…»