Михаил Коцюбинский

В первой редакции рассказа Зайчик осознает позор-ность своего положения, своей службы и часто мучится этим. В своих мечтах он думал о сыне: «Будет человеком… не на собачьей службе, как отец…» После ссоры с сыном в его голове мелькали мысли: «Разве он сам вешал? Он человек незначительный и подчиненный, — скажут: иди — и он идет…»[50]

В последнем варианте, в особенности после знакомства Коцюбинского с другим околоточным надзирателем — Дайнеко, который жил недалеко от нас в Холодном Яру, писатель опустил все, что как-то смягчало образ Зайчика, оставив ему лишь тупую спесь да уверенность в пользе своей службы «на благо царя и отечества».

Рассказ «Подарок на именины» был написан на Капри. В письме к маме от 25 декабря 1911 года отец так раскрыл его сюжет: «В семье полицейского надзирателя (околоточного) завтра празднуют именины единственного сына, гимназиста первого класса. Мать купила сыну пароходик, а отец решил свезти сына туда, где будут вешать одну девушку, чтобы сын увидел то, чего другие дети видеть не могут, чтобы потом было о чем рассказывать. На следующий день утром они (отец с сыном) едут на место казни, и сын, увидев все, бросается к девушке, обнимает ее колени и кричит: не надо, не дам! И грозит палачу. Понятно, переполох, гимназиста убрали, и отец везет его домой в страхе, чтобы это не повредило ему по службе».

Ученики реального училища, которые дружили с нами, бывая у нас, очень забавно подражали инспектору Черниговского реального училища Круковскому, которого все знали в городе под кличкой «корова». Отец смеялся, слушая, как реалисты передразнивают его: «Господа реалисты должны вести себя пристойно…» Этот кусочек тоже был весьма удачно вмонтирован отцом в тот же рассказ.

Работая над своими произведениями, отец боялся допустить малейшую неточность, оказаться неправдивым, неискренним. Он с возмущением рассказывал в семье о том, как в романе одного писателя мертвое тело утопленницы плывет против течения Черемоша, — то есть из села, которое лежит ниже Черногоры — к Черногоре. Он умело отбирает из виденного характерное, существенное. Иногда писатель использует для своих персонажей имена действительных лиц, имеющих какие-то характерные приметы. Так вошли в рассказ имена Дори Дейши (племянника Коцюбинского) и мелкого торговца Пиньки, у которого семья Коцюбинского брала в долг продукты. Имена наших собак: Трепов, Мильтон — и коровы Гашки запечатлены в рассказах «Intermezzo», «Лошади не виноваты» и «В дороге».

В нашей семье готовили обед из многих блюд, чтобы у отца была возможность выбрать из них то, что было ему можно есть и что было ему по вкусу. Поэтому ежедневно писалось меню обеда и завтрака и клалось возле его обеденного прибора. Эта обязанность лежала на мне. Старательно, на глянцевитой бумаге, рисовала я акварелью букетики полевых цветов или украинский красочный орнамент и писала круглым детским почерком названия блюд. В своем желании сделать отцу приятное я никак не могла дождаться, когда же, наконец, начнется обед, чтобы отец поскорее прочел мое меню, и выбегала ему навстречу, еще во дворе сообщая: «А у нас сегодня зеленый борщ…»

И этот зеленый борщ, и картину вечернего чая в столовой, и черниговскиий бульвар с деревьями, напоминавшими «ряд рыбьих костей в грязном корыте аллеи», можно найти в рассказе Коцюбинского «Сон».

— На ярмарку! На ярмарку! — Это зовет нас отец. Мы, дети, играем в саду. Через секунду-другую мы уже во дворе, на ходу влезаем босыми ногами в сандалии. Готово, остается только взять еще корзину: вероятно, как всегда, мы купим что-нибудь интересное. Вместе с нами идут студенты с фотоаппаратом — друзья отца.

Традиционная ярмарка неизменно привлекала отца — изделиями народных умельцев, которые он собирал вместе с мамой, щедрым колоритом сельского быта, пестротой костюмов, сочностью языка.

Мы идем по Северянской улице. Катятся в розовой пыли небольшие деревянные возы. Почти за каждым трусит на длинных ножках жеребенок. Пахнет дегтем и соленой рыбой.

Все звуки смешались: степенное хрюканье свиней, истошный визг поросят, оглушительное гоготанье гусей. Все стремится на Воздвиженскую ярмарку.

Спускаемся и мы по мягкой дороге мимо вала. Переходим небольшой мостик через Стрижень. Отец заинтересовался дедом, обвешанным котомками. Тот тоже спешит на ярмарку, надеясь, что и ему кое-что там перепадет. Дед попадает в объектив аппарата.

Глазам открывается луг. На нем и расположилась ярмарка. Вправо она тянется до речного парома, а слева граничит с Казенным садом, с его вековыми деревьями. Сад растет на горе и спускается до самого луга, до так называемой Кордовки. Луг заставлен палатками, шатрами, балаганами, рундуками… Ярмарка гудит, словно разворошенный осиный рой.