Михаил Коцюбинский

…Выходим на боковую импровизированную улочку ярмарки. Вдоль нее построено двадцать, а то и больше палаток. В одних пьют чай из самоваров, в других — хозяйничают так называемые сластенницы — пекут сластены. Подвижные стены палатки из серого холста вздуваются под ветром. Посредине стоит вкопанный в землю стол, вокруг скамейки. Стол накрыт домотканой чистой скатертью. На столе солонка с солью, похожие на обрубки вилки с черными черенками.

Молодайка в темном платке и переднике печет сластены. Тесто, что называется, пищит в ее пальцах. Она ловко отрывает маленькие круглые кусочки и кладет их по три-четыре на сковороду. Оладьи аппетитно шипят и растут в кипящем масле.

Сластены подают к столу в миске. Мы посыпаем их солью и едим. Набрали полную миску и для бабушки с тетей Лидей. Молодайка приветливо улыбается нам, подперев рукой щеку. Так ее и сфотографировали для нашего любительского альбома.

Солнце садится. Издали слышны пиликанье скрипки, звук цимбал, глухие удары бубна. Поворачиваем к цыганскому табору, расположенному вблизи Казенного сада.

По дороге в табор останавливаемся возле торга лошадьми. Тут целая толпа мужиков. Цыган с сережкой в ухе продает старую клячу, азартно клянясь, что она еще хоть куда! Цыган показывает зубы лошади, толкает ее в грудь, в ребра, лихо вскакивает на нее, бешено вертит над головой уздечкой и поднимает такой крик, что лошадь мчит по кругу как ошалелая…

Невольно вспоминается эпизод из рассказа «Дорогой ценой», где отец так мастерски описал цыганскую семью с горемычной клячей, запряженной в возок.

В противоположном углу торга двое дядек ударяют друг друга по рукам, закрепляют сделку. Возле них двое, уже закончивших торг; они пьют магарыч. Куда ни глянь — волы. В их глазах столько покоя, словно они не видят и не слышат ярмарочной сутолоки, толпы, которая беспрерывно кричит, торгуется до хрипоты, дерется, пляшет и целуется, проливая пьяные слезы.

Подходим к цыганскому табору. На треноге в большом котле варится ужин. Голые дети бегают с грязными, в репейниках собаками. Молодые цыганки гадают на картах.

Воздух становится влажным, от реки тянет холодом. Пора возвращаться домой. Проходим мимо палаток, которые от зажженных свечей налились желтым светом, мимо возов, скота, людей…

Постепенно все затихает вокруг.

Несем домой свежий сотовый мед, сластены, дудочки и множество впечатлений. Отец хотя и устал, но доволен. Он любит ярмарочную суету. Как-то он рассказал нам о ярмарке у села Енковец Лубенского уезда на Полтавщине, на которой он побывал. Все окрест лежащие села собираются на эту ярмарку, располагавшуюся обычно среди холмов в глубокой долине. Ночью зажигаются огромные костры, возле которых таборами стоят целые села и поют всю ночь напролет.

Позже, в рассказе 1908 года. «Как мы ездили в Криницу», Коцюбинский воспроизведет многие детали увиденного и прочувствованного на ярмарках. Изображение пестрой, бесконечно подвижной и текущей куда-то ярмарочной массы, которая, словно большое тело, дышит, тревожится и переливается красками, не станет здесь, однако, самоцелью. В письме редактору газеты «Рада», для которой предназначался рассказ, Коцюбинский отметит: «Из празднества в Кринице я умышленно не делал этнографической картины, ибо такой способ обработки сюжетов мне не нравится. Я дал несколько субъективных зарисовок, старался быть искренним — вот и все».

Искренность же писателя заключалась в том, чтобы как можно глубже показать жизнь, украинскую деревню тех лет. Он сосредоточивает внимание на классовом расслоении деревни, впервые в украинской литературе показывает политическое лицо кулака — опоры и верного слуги царизма. Изображенный в рассказе кулак-извозчик совсем ведь не зря выражает лояльность третьей черно-сотенно-кадетской думе. Это дума барская, и опа уже «не будет печься о голытьбе». У извозчика же, благодарение богу, коровы, телята, овцы и поля к тому же еще этак десятин с тридцать. Вот думе и будет за чем смотреть… Гротескно нарисована Коцюбинским и вторая, как он говорит, «личность», — второй кулак — тайный агент полиции, не в меру важничающий, гнусавящий. Он широко раздвигает руки и ноги, словно хочет как можно больше захватить пространства вокруг себя.

Повествование идет от имени рассказчика, в котором легко угадываются автобиографические черты. Знакомство с «личностями» рассеивает то полное очаровательной таинственности состояние, в котором рассказчик вместе со своими спутниками воспринимал поначалу народное ярмарочное празднество и все богатство открывшихся взору красок. Словно выцветает и блекнет, лишаясь своей поэтичности, пейзаж; яркая долина, в которой расположилась ярмарка, уже не манит. «На дворе резкий предрассветный холод…По краям черной ямы зеленеет уже небо, дым от угасших костров тянется от горы к горе синими полосами. Чаша, цветшая ночью, как пышный цветок, под утро завяла и угасла. Пора отправляться домой…»