Миклош Акли, или История королевского шута

Никем не замеченный, Акли улизнул от своих соратников по военному походу. Все готовились к возвращению домой, и на него никто не обращал внимания. А он и не думал вернуться за своей одеждой, переночевал в маленьком трактире на Альтер-Ринге и на другой день утром, раздобыв себе необходимых костюм, явился на аудиенцию к императору, немного волнуясь и чувствую угрызения совести, что был вынужден воспользоваться слухом о замужестве принцессы Марии-Луизы, и обеспокоенный свои собственным будущим. Ведь он и понятия не имел, почему ему пришлось томиться в казематах, равно как и о том, чего хочет от него император, простит ли он его вину и возьмет назад на службу. Или только решил смягчить наказание, выпустив на свободу, но откажет ему от императорского двора.

На приеме у императора был канцлер Трансильвании Элек Нопча, который обычно жил в Вене, но на рождество каждый год отправлялся в Трансильванию и накануне являлся к государю за инструкциями. Государь, очень мало знавший о Трансильвании (бедная Трансильвания всегда ходила в падчерицах), поручал канцлеру исполнить какой-то пустяк, наверно что-нибудь в этом роде:

- Заставьте народ сажать картошку, дорогой Нопча, потому что картошка - это великое благо.

От своей бабушки Марии-Терезии император Франц слышал, что трансильванцев, особенно секлеров[ 36 ], силой оружия заставляли выращивать картошку, но даже и военному принуждению они противились. А то, что однажды сказала добрая бабушка, он помнил даже тогда, когда уже сам стал взрослым и государем.

Однако на этот раз император Франц был более милостив к Трансильвании, чем обычно, и поэтому, упомянув картошку как таковую, зная, что ничего больше - при всей его отеческой любви к народу он подарить не может, но памятуя вместе с тем о благе духовном, взял со своего письменного стола бумагу и протянул канцлеру, милостиво улыбнувшись:

- Вот гимн, написанный Гайдном[ 37 ]. Возьмите один экземпляр партитуры, на вашей родине это будет еще новинкой. А когда он распространится в гуще народной, это доставит простому люду великую радость.

- О, конечно, - подтвердил Нопче с низким поклоном и расчувствовался до слез, принимая ноты "Боже, храни императора!" - Венгры умрут от восторга при звуках этой мелодии! (И канцлер и император были добрыми людьми, но в пророки они оба не годились).

Но вот канцлер Трансильвании удалился, и дежурный камергер доложил императору о прибытии Акли.

- О, Акли! - весь засияв, вскричал государь, - Здесь уже этот злой мальчишка? Ну и хорошо! Пусть войдет!

И королевский шут вошел и бросился на колени перед императором, проговорив:

- Спасибо, ваше величество, что вы помиловали меня.

- Ладно, вставайте! - милостиво напустился на него император. - Чего уж там разыгрывать комедию? Знаю, это я ошибся, а вы были невиновны. Ввели меня в заблуждение - только и всего! Но и вам поделом. Зачем было писать двусмысленные стихи? Только евреи, мой дорогой, а не христианские поэты, пишут стихи, которые нужно читать справа налево. Откуда же мог я это знать?

Почувствовав себя в прежней стихии, Акли тотчас же обрел и прежний тон.

- А следовало бы знать, ваше величество. Все-таки как-никак, вы - король Иерусалима![ 38 ]

Император от души посмеялся, а потом вдруг посерьезнел, осмотрев с головы до ног своего давнего фаворита.

- Мой бедный Акличка, как же вы похудели! И все это учинил злой император за какое-то единственное стихотворение. Правда ведь, много вам пришлось пострадать? И не отпирайся, вижу по вашему лицу. Но отныне снова все будет в порядке, все будет по-прежнему. Вы останетесь, как прежде, служить при моем дворе. Видите, император тоже может ошибаться. Но теперь вы сами убедились, что он и к самому себе строг и справедлив. Недаром он чеканит на деньгах: Iustitia regnorum fundamentum[ 39 ].

У императора было ласковое и доброе сердце, и это ласковое сердце подсказало ему ласковые слова, которыми он мог, так сказать, гладить человека, к кому он их обращал.

- Выходит, что я был осужден за стихотворение "К Наполеону"? - пробормотал Акли непроизвольно и скорее самому себе. - Ну над этим я долго ломал бы голову, пока догадался бы. Хоть до второго пришествия.

- ...А потому я хочу, - продолжал император, в развитие своей предыдущей хорошей мысли, - чтобы и по отношению к моим слугам и верным людям я был тоже справедлив. И для компенсации перенесенных вами обид и страданий можете попросить у меня, чего захотите.