Милая , 18

— Очень интересно. Что же бетарцы делают?

— Мы придерживаемся сионистских принципов, согласно которым нам следует возродить нашу древнюю родину в Палестине. Мы содержим сирот­ский дом, у нас есть ферма под Варшавой, где молодежь приучается работать на земле. Когда у нас накапливается достаточно денег, мы покупа­ем земли в Палестине и посылаем туда очередную группу молодежи основывать там колонии.

— А зачем вам все это нужно?

— Затем, мадемуазель Рок, — у Андрея уже ло­палось терпение, — что польский народ не раз­решает нам иметь землю и обрабатывать ее. — Он резко оборвал себя и, понизив голос, добавил:

— Хватит об этом. Вам на сионизм плевать, и я себя чувствую круглым идиотом.

— Я стараюсь разговаривать с вами по-дружес­ки.

— Мадемуазель Рок, на территории Варшавы, между Иерусалимскими аллеями и Ставками живет более трехсот тысяч человек. Это целый мир, о котором вы ничего не знаете. Ваши знаменитые писатели называют его ”Черным континентом”. Это и есть мой мир.

Андрей медленно пошел к дверям.

— Но почему это значит, что мы не можем быть друзьями, лейтенант?

— Что вам от меня нужно? — Андрей вернулся и подошел к ней. — Я не заинтересован заводить флирт.

— Ну, знаете...

— Кончайте эту дурацкую игру. Я беден, но мне это не мешает, поскольку я счастлив своим делом. В ваших глазах я ничего не значу и зна­чить не буду. Если даже между нами и есть что-то общее, мы все равно живем на разных плане­тах.

— Не понимаю, почему я разрешаю вам доводить меня до такого состояния, — голос Габриэлы дро­жал. — Вы очень предубеждены. Стоит постарать­ся отнестись к человеку по-дружески, как он тут же возомнит о себе невесть что.

— Я точно знаю, что у вас на уме, и сейчас покажу вам, насколько я предубежден. Если вы ко мне снова пристанете, я вас раздену и устрою вам такую любовь, какую умею делать только я, а в моем умении вы, надеюсь, не сомневаетесь?

Она была изящного сложения, но пощечину он получил увесистую.

— Попробуйте только пикнуть, и я наставлю вам синяков, — прогремел он, схватив ее на руки.

Габриэла пришла в такой ужас, что не могла понять, шутит он или говорит серьезно. Андрей ринулся в спальню.

— Поразмыслив, я решил, что вам нужно приба­вить в весе. Вы для меня слишком тощая, не сто­ит и заводиться, — сказал он, бросая ее на кро­вать, и вышел.

* * *

— Бросил и вышел? — воскликнула Марта.

Габриэла кивнула, налила чай и стала наре­зать яблочный пирог.

— А ты что?

— Ничего. Не могла прийти в себя, как ты до­гадываешься, — Габриэла вдруг вынула носовой платок, отвернулась и заплакала.

— Вот тебе и раз! Габриэла, я тебя никогда не видела плачущей!

— Сама не понимаю, что со мной творится в последнее время. С тех пор, как я его встрети­ла, я стала просто истеричкой. Стоит кому-ни­будь не так на меня посмотреть — я начинаю пла­кать. Нет! — закричала она. — Меня никто так не выводил из себя! Никогда! — она зарыдала. — Такой негодяй! Я его ненавижу!

— Да, да, конечно, ненавидишь, — Марта села рядом и обняла ее за плечи.

— Я веду себя, как дура, — отстранилась Габ­риэла, беря себя в руки. — Но он совсем не та­кой, как все, кого я встречала до сих пор. Как будто с другой планеты.

— Ну, конечно, я всегда говорю: все стоящие мужчины либо сто раз уже женаты, либо с выкру­тасами.

— Еще с какими! Самое ужасное, что я до смер­ти боюсь новых унижений. Я уже и так только что не бросилась к его ногам. Но этого не бу­дет никогда! Могла ли я подумать, что такая ерунда может причинить такую боль, — Габриэла гневно дернула головой. — Я так хочу его ви­деть, что не могу выдержать. Просто не знаю, что делать.

— Вот что, дорогая, кем бы ни был этот лей­тенант Андровский, ясно одно: это мужчина.

* * *

Андрей лежал на кровати, положив ноги на же­лезную спинку, и тупо смотрел в потолок, не обращая внимания на Александра Бранделя, кото­рый рылся в бумагах на старом столе посреди комнаты.

— Я против назначения Брайлова редактором, он по своим взглядам слишком близок к сионистам-ревизионистам[12]. А ты как думаешь, Андрей?

Андрей что-то буркнул.

— Больше всех подходит Ирвин Розенблюм, но мы не можем платить ему столько, сколько он получает сейчас. Может, взять его консультан­том... Поговорю с ним. Теперь, Андрей, относительно Лодзинского отделения. Тебе нужно не­медленно заняться им. — Александр замолчал. — Я что, со стенкой разговариваю? Ты же меня не слушаешь!

— Слушаю, слушаю, — Андрей встал с кровати, засунул руки в карманы и прислонился к стене.

— Так что же ты думаешь?

— К чертям собачьим Брайлова, Ирвина, Лодзинское отделение вместе со всем сионизмом!

— Ну, после такого убедительного заявления, может, объяснишь, что тебя мучит? Ты уже целую неделю мечешься, как зверь в клетке.

— Потому что все время обдумываю, как быть. Может, остаться в армии...

— Прекрасно, — сказал Александр, стараясь скрыть удивление. — Я всегда предсказывал, что ты станешь первым евреем в Польше, дослужив­шимся до генерала.