Милая , 18

Работая, Алекс расцветал. Мир кружился во­круг него, беснуясь, а он никогда не торопил­ся, не повышал голоса, не впадал в панику, не мучился, как другие, внутренними противоречия­ми. Он достиг того состояния земного блаженст­ва, которое называется душевным покоем.

Казалось странным и даже смешным, что орга­низацией бетарцев руководят в одной упряжке Брандель и Андровский. Андрей, будучи на пят­надцать лет младше Алекса, был полной его противоположностью, что не мешало обоим призна­вать друг за другом достоинства, которых не хватало каждому из них.

— Оставайтесь на ужин, и Габриэла пусть при­ходит, — пригласила Сильвия.

— Если для вас это не слишком хлопотно.

— Ну, что вы! Вольф, как только кончите пар­тию, берись за флейту. Деньги за уроки музыки на дереве не растут.

— Хорошо, мама.

— Еще счастье, что ваша племянница, Андрей, собирается поступать в консерваторию, а то он и не притронулся бы к инструменту.

Андрей глянул на Вольфа, и тот покраснел.

”Ах, вот оно что, — подумал Андрей, — зна­чит, ты один из тех шмендриков, которые загля­дываются на Рахель”. Вольф опустил глаза. Анд­рей внимательно смотрел на мальчика. Углова­тый, на подбородке пух пробивается между пры­щами... И что только Рахель в нем нашла? Конеч­но, он еще не мужчина. Хороший мальчик.

— Ваш ход.

Андрей сделал нелепый ход.

— Шах и мат, — сказал Вольф.

Минуты три Андрей тупо смотрел на доску, а потом заорал:

— Марш за флейту!

Андрей потянулся, зевнул и обернулся к Алек­су, который что-то писал в толстой тетради.

— Что это? — спросил Андрей, беря тетрадь в руки.

— Дневник. Дурная привычка все заносить на бумагу.

— Зачем тебе дневник в твоем возрасте?

— Не знаю. Просто в голове вертится странная мысль: вдруг он когда-нибудь пригодится.

— Не заменит же он Седьмой уланский полк, — пожал плечами Андрей, кладя дневник на стол.

— Как сказать, не уверен, — возразил Алекс.

— Вовремя сказанная правда может оказаться сильнее сотни армий.

— Мечтатель ты, Алекс.

Алекс уловил в Андрее какое-то беспокойство. Он отложил бумаги в сторону, вынул из тумбочки письменного стола бутылку водки и разлил по стаканам: в маленький — себе, в большой — Андрею. Андрей поднял стакан и произнес: ”Лехаим!”[28]

— Ты сегодня почти все собрание молчал, — на­чал Алекс.

— Другие за меня достаточно говорили.

— Послушай, Андрей, таким мрачным я тебя ви­дел только однажды, два года назад, еще до Габ­риэлы. Вы с ней поспорили?

— Я с ней всегда спорю.

— Ты мрачный из-за того, что надвигается вой­на?

— Да. И из-за Габриэлы тоже. Есть вещи, ко­торые человек хочет выяснить перед тем, как уходит в бой.

— Мы о них сегодня говорили часа три. Где ты был в это время?

— Плохой я еврей, Алекс, — тряхнул головой Андрей и выпил. — Не тот я еврей, которым мог бы гордиться мой отец, да будет благословенна его память. Мой отец находил утешение в Торе на все случаи жизни, — Андрей подошел к окну, раздвинул гардины и махнул рукой в сторону Тломацкой синагоги.

— Но, Андрей, потому-то мы и бетарцы, и ра­бочие сионисты, и ревизионисты, что не нашли утешения в Торе.

— В том-то и дело, Алекс, что сионист я тоже плохой.

— Господи, кто тебе все это наговорил?

— Пауль Бронский. Он меня видит насквозь. Нет, не настоящий я сионист. Слушай, что я те­бе скажу. Я вовсе не последователь А.Д. Гор­дона, и любви к земле у меня нет, хоть тресни. Я не хочу ехать в Палестину ни сейчас, ни потом — никогда. Мой город — Варшава, а не Тель-Авив или Иерусалим. Я — польский офицер, и это моя страна.

— Однажды ты мне очень образно объяснил, что не хочешь, чтобы у тебя отнимали кур. Разве это не сионизм? Разве мы не боремся за свое досто­инство?

— Гиблое дело, — пробурчал Андрей, сел и ти­хо добавил: — Я хочу жить в Польше, хочу быть частью этой страны, коль скоро я ее подданный. Но вместе с тем я хочу оставаться самим собой и не отказываться от своего, как Бронский. Ког­да-то я хотел ходить в синагогу и верить, как мой отец; теперь я хочу верить в сионизм, как ты.

Александр потуже затянул кашне, приподнял стакан, и Андрей увидел у него на локте запла­ту.

— Тщетно желать быть поляком в своей стране, тщетно желать быть евреем на своей историчес­кой родине, — продолжал Андрей. — То и другое — роскошь, для меня недоступная.

Он посмотрел в окно и увидел, что к дому под­ходит Габриэла.

”По крайней мере, еще одна ночь с ней перед отъездом, — подумал Андрей. — По крайней мере, хоть это”.

Глава девятая

Благостное настроение воскресной Варшавы, к несчастью, не могло замедлить движения стрелок судьбы, приближающихся к полудню. Министерст­ва, военные учреждения и пресс-центры работа­ли, как в будни.

Крис оставил бюро на Рози, а сам пошел в ми­нистерство иностранных дел узнать, нет ли но­востей.

Нет. Пока все тихо.