Милая , 18

Тут Толек пересел на другого конька. ”Бес­спорно, заведующий учебной фермой он велико­лепный. До него мы и сорняков выращивать не умели, — думал Андрей. — А теперь три наши молодежные группы основали три цветущие колонии в Палестине. Вот если бы он еще не был так по­лон своей священной миссией...”

— Побывав там лично... — продолжал Толек.

”Ну, говори, говори...”

— В Жолибоже, — вступила Сусанна Геллер, — бетарский детский приют — один из лучших в Польше. У нас на попечении двести малышей. Все они — будущие поселенцы Палестины. Война при­ведет к нам много новых сирот, дороже них у нас нет ничего на свете...

”Толек ратует за свою ферму, Сусанна — за свой приют, Анна — за нерушимое единство, а Ирвин зевает. Добряк Ирвин Розенблюм, наш от­ветственный за информацию и воспитание, — ему, слава Богу, нечего сказать. Он сионист-социа­лист[26]. К нам примкнул в поисках интеллигент­ного общества, в основном в лице Сусанны Гел­лер. Интересно, когда они наконец поженятся? Сказал я Стике про левое переднее копыто Батория или забыл? Нет, я велел ему показать Батория ветеринару. Или все же забыл? Так неожи­данно пришлось уехать...”

— Ну, а ты что думаешь, Андрей? — спросил Александр.

— Что?

— Я спрашиваю, не хочешь ли ты высказать свое мнение.

— Конечно, хочу. Если придут немцы, мы уйдем в леса и будем сражаться.

У Толека даже шевелюра как-то осела, когда он поднял палец и заявил, что Андрей никакого удержу не знает. Андрею же сегодня не хотелось спорить ни с кем — ни с Толеком, ни с Сусанной.

— Как можно заранее что-то решать? Кто зна­ет, что может случиться? — раздраженно спросил Толек.

Брандель поспешил вмешаться и предупредить словесную перепалку. Он произнес несколько уме­ло составленных фраз о великой мудрости сиониз­ма, в котором есть место разным точкам зрения, и собрание кончилось на мирной ноте.

Когда все ушли, Андрей, оставшийся у Бранделя, засел за шахматы с его сыном Вольфом.

— Как кавалерийский офицер, я тебе покажу, как нужно пользоваться конем, — сказал Андрей, выдвигая своего коня против слона Вольфа.

Вольф тут же снял этого коня, и Андрей поче­сал в затылке: проиграть не стыдно, мальчишка в шахматах — маг и волшебник.

— Вольф говорит, — произнес Алекс со своего места, — что ты ввел в бой коня без надежной защиты. Какой же ты, с позволения сказать, офи­цер, Андрей!

— Ну, шмендрик, сегодня я тебе покажу! — шут­ливо пригрозил Андрей Вольфу.

Добродушный Брандель улыбнулся и снова по­грузился в свои бумаги. Председатель организа­ции бетарцев, насчитывающей двадцать тысяч дей­ствительных членов и еще сотни тысяч сторонни­ков, он был занят день и ночь. Он был и адми­нистратором, и основателем фонда, и пропаган­дистом, и ответственным за приюты, и за учеб­ную ферму, и за издание газеты ”Голос бетарца”. Но прежде всего он был теоретиком ”чистого” сионизма. Течений в сионизме было много. Бран­дель говорил, что у каждого еврея — свой сио­низм. Самым распространенным был рабочий сио­низм, возникший в Польше и в России после чу­довищных погромов начала века. Рабочие сионис­ты считали, что ключ к возрождению Палестины — самоотверженный труд евреев на ее земле.

Были ревизионисты, буйные головы, признавав­шие один ответ на антисемитизм: ”око за око”. Из их рядов вышли многие подпольщики-террорис­ты, боровшиеся против англичан во времена мандата[27].

Была маленькая группа Бранделя — интеллекту­алы, стремившиеся к чистоте идеалов сионизма. Они твердо верили: возрождение еврейской роди­ны — историческая необходимость, доказанная двумя тысячелетиями преследований.

Брандель не принимал тех ограничений потреб­ностей индивидуума, которых требовал рабочий сионизм, и не верил, что проблему можно решить силой, как считали ревизионисты.

Когда он оставил должность преподавателя ис­тории в университете ради руководства бетарской организацией, в ней царил полный разброд. Он навел порядок, выработал концепцию, и организацию стали уважать.

В быту он был рассеян, витал в облаках, как положено ученому; доходы имел крайне скромные. Свет в его квартире всегда горел до поздней ночи — кроме всего прочего, Брандель был видным польским историком.

Вольф ”съел” у Андрея второго коня, когда жена Алекса Сильвия принесла чай с печеньем. Она была на шестом месяце беременности. Бетарцы шутили, что за шестнадцать лет жизни в бра­ке Алекс дважды приходил домой, и оба раза Сильвия беременела.

Сильвия была олицетворением ”настоящей еврей­ки”. Миловидная, пухленькая, смуглая, очень ум­ная, она прекрасно вела дом и создавала Алек­су все условия для занятий. В глазах Сильвии, убежденной, с пеленок, сионистки, Алекс как еврей достиг вершин совершенства — он был пи­сателем, учителем и историком; выше ничего не бывает. На первом в ее жизни собрании рабочих сионистов она сидела на руках своей матери, потому что еще не умела ходить. Сильвия была всецело предана делу мужа и никогда ни на что не жаловалась — ни на скудость доходов, ни на то, что Алекс так мало бывает дома. Алекс лю­бил Сильвию не меньше, чем она его.