Милая , 18

Стоял погожий день. Одеваясь, чтобы идти к мессе, Габриэла поглядывала на нарядную публи­ку, прогуливающуюся по площади и по Уяздовской аллее. Мужчины в котелках, с тросточками, в гетрах, при орденах, бравые офицеры, элегант­ные дамы в парижских шляпках, в парижских пла­тьях и в мехах.

Нувориши прохаживались по Иерусалимским ал­леям и по Маршалковской. Солдаты со своими под­ружками гуляли по Новосвятской, с вожделением поглядывая на витрины закрытых магазинов. Про­винциалы заполняли площадь Старого города, же­лая немедленно, тут же, приобщиться к величию польской истории.

Саксонский сад был полон людьми среднего до­статка. После смерти супернационалиста, марша­ла Пилсудского, толпам посетителей разрешалось осматривать его личный ботанический сад вокруг Бельведерского дворца на Лазенках.

На площади Старого города парни фотографиро­вали своих девушек, позировавших им на фоне средневековых стен.

А бедный люд, как всегда, шел в Красинский сад — поваляться на траве, поесть крутых яиц с луком и дать возможность детям поплескаться в пруду.

Варшава гуляла среди фонтанов и дворцов под колокольный звон, и девочки в белых носках до колен, с бантами и косичками чинно шли впереди своих родителей, исполненных благости после посещения богоугодных мест; мальчики бегали за девочками и дергали их за косички.

На тротуарах народ толпился возле круглых тумб, оклеенных афишами, объявлениями о торго­вых предложениях, рекламами фильмов. На цоко­лях конных статуй Пилсудского, короля Стефана и Понятовского, как и на пьедестале памятника Шопену, лежали свежие цветы — в соответствии с польской традицией чтить своих героев.

Побыв часок с Богом во время мессы, богатые отправляются в фешенебельное заведение Брюля есть мороженое и пить чай, а бедные смотрят на них с улицы через большие низкие окна, и богатые не возражают.

Однако не вся Варшава исполнена благочестия.

Евреи отпраздновали свою субботу накануне, и пока их христианские братья очищаются от гре­хов, они спокойно нарушают строгие государст­венные законы. На Волынской вовсю торгуют контрабандой, в портняжных мастерских на Гусиной подменивают материалы заказчиков, в магазинах строительных товаров на Гжибовской площади две­ри открывают только на условный стук.

На фешенебельных Сенной и Злотой — там живет смешанное христианско-еврейское население — ев­рейские врачи, адвокаты и коммерсанты гуляют со своими семействами, дабы показать, что они то­же хорошие поляки.

А колокола звонят и звонят.

Все, как всегда в воскресной Варшаве. Если, конечно, вы не заглянете ни в министерства, где царит напряженная атмосфера, ни в гостини­цы ”Польская”, ”Бристоль” и ”Европейская”, где холлы гудят от слухов, как растревоженный улей; если вы не в числе тех, кто стоит перед Прези­дентским дворцом в ожидании несбыточного чуда, или тех, кто дома ловит Би-Би-Си, Берлин, Америку или Москву. Потому что, хоть все и выгля­дит, как обычно, в душе каждый знает, что вар­шавские колокола, может статься, звонят по Поль­ше.

*  *  *

Собрание бетарского исполнительного комитета проходило в квартире его председателя Алексан­дра Бранделя, как раз напротив Большой синаго­ги на Тломацкой, недалеко от Клуба писателей, где, кроме писателей, собирались журналисты, актеры, художники и прочие интеллектуалы, не скрывающие своего еврейского происхождения. А их собратья, не признававшие себя евреями, со­бирались в другом клубе, чуть подальше.

Вопросы, не решенные в свое время из-за от­сутствия Андрея, обсудили быстро и перешли к разработке тактики на случай войны.

— Для нас война будет страшным бедствием, — сказал Алекс, — думаю, уже сейчас нам следует быть в боевой готовности и, возможно, решить, что делать, если, не дай Бог, придут немцы.

— Первым долгом нужно еще больше сплотиться, — взяла слово Анна Гриншпан, ответственная за связь между отделениями. — В случае немецкой оккупации связь между отделениями должна рабо­тать бесперебойно.

Анна говорила минут десять. Все были соглас­ны с ней. Единство! Единство во веки веков!

За ней выступил Толек Альтерман. Господи, подумал Андрей, только бы он не завелся. Но он завелся. Толек отличался огромной шевелюрой, кожаной курткой и левыми взглядами. Он заведовал учебной фермой бетарцев под Варшавой. Вмес­те с группой Поалей Цион[25] Толек побывал в Па­лестине и, как все, кто там побывал, ужасно за­знавался. ”Мы, побывавшие там”, — то и дело по­вторял он.

— Война — не война, — завел Толек, — но нас связывают общая вера и общие принципы.

Сейчас спросит, какие это принципы, подумал Андрей.

— Какие же это принципы? — продолжил Толек. — Сионистские. Польша и Россия — два центра сионизма. После многовекового преследования наш народ хочет вновь обрести родину.

Ой, Толек, ради Бога, мы знаем, почему мы сионисты.

— Чтобы оставаться сионистами, мы должны быть сионистами, то есть действовать как сионисты... — едва выкарабкивался он из коварных дебрей логики. — Ферма — это сионизм в действии. Мы должны непрерывно обучать наших людей во имя конечной цели — есть война или нет войны.