Милая Роуз Голд

Моя дочь ест. Не гоняет еду по тарелке, не раскладывает по кучкам. Она жует и глотает, жует и глотает, прямо как я. Откуда вдруг у нее такой аппетит? Может, ей надоело притворяться. Или ей стало жаль меня после того, как она своими глазами увидела беспощадный гнев жителей Дэдвика. Возможно, ей даже стало стыдно за роль, которую она сыграла в раздувании их ненависти. А может, моя дочь готова к тому, чтобы мы стали нормальной семьей.

Я пододвигаю к себе блюдо, чтобы взять добавки. У меня урчит в желудке. Странно. Я кладу себе щипцами еще одну колбаску и отрезаю кусочек. Только я подношу его ко рту, как меня накрывает волной тошноты. Я роняю вилку. Роуз Голд вскакивает со стула.

– Что случилось?

Я чувствую новый приступ тошноты – сильнее, чем предыдущий. Меня сейчас вырвет. Я со скрипом отодвигаю стул и бегу к ванной. Роуз Голд кричит мне вслед: «Мам?» Но я думаю только о том, как бы поскорее добраться до туалета.

Едва я успеваю наклониться над унитазом, как меня начинает рвать. Я зажмуриваюсь, чтобы не смотреть на свой пережеванный ужин. Я стою, вцепившись в унитаз. Голова кружится, все тело дрожит, меня бросает то в жар, то в холод. Запах рвоты заполняет всю ванную. Меня вырвало еще раз. Я нажимаю на смыв, чтобы поскорее убрать источник этого запаха. Отодвинуться от унитаза мне пока страшно. В памяти всплывает статья, которую я когда-то читала: когда смываешь в туалете, частицы фекалий взлетают в воздух на четыре с половиной метра, а потом оседают на раковину, на зубную щетку и – на этот раз – на мое лицо. Но мне так плохо, что сил на отвращение не осталось. Кажется, эта рвота никогда не закончится.

Раздается стук в дверь.

– Мам, ты в порядке? – доносится до меня голос Роуз Голд.

Я не поднимаю головы. Меня уже рвет одной желчью.

– Кажется, салат был испорченный.

– А я нормально себя чувствую, – говорит она чуть ли не самодовольным тоном.

«И что, тебе за это медаль вручить?» – хочется сказать мне.

– Не принесешь мне «Севен-Ап»? – спрашиваю я.

Шаги Роуз Голд удаляются по коридору. Через минуту она возвращается с чистым стаканом и банкой газировки, переливает напиток в стакан, а потом начинает постукивать донышком о столик, чтобы вышли пузырьки, – я делала так же, когда Роуз Голд рвало в детстве.

– Оставь на столике, – говорю я, все еще нависая над унитазом в ожидании очередного приступа рвоты.

– Уф-ф, – простонав, говорит Роуз Голд. – Ну и запах тут. Не знаю, как ты это терпела столько лет.

Я молчу, мысленно умоляя ее заткнуться и выйти.

– Позови, если что-нибудь будет нужно, – добавляет она и выходит в коридор.

Как это возможно: я со своим крепким желудком сижу возле унитаза, а Роуз Голд с ее хлипкой пищеварительной системой в полном порядке?

Когда проходит пять минут без новых приступов тошноты, я опускаюсь на кафельный пол. Я так устала! Не могу не то что протянуть руку за стаканом газировки или почистить зубы – у меня нет сил даже сидеть. Я лежу, стараясь не шевелиться, чтобы не провоцировать свои внутренние органы, и молю о том, чтобы этот кошмар закончился.

Роуз Голд заглядывает ко мне еще несколько раз. Она предлагает все то же самое, что я сама говорила ей в детстве: пей маленькими глотками, положи прохладную тряпочку на лоб, дыши глубже. Но теперь эти советы меня раздражают. Не знаю, сколько я так пролежала, слушая ее указания, но через некоторое время она просовывает голову в дверь и говорит:

– Мы с Адамом ложимся спать. Надеюсь, утром тебе станет лучше.

Малыш крутится у нее на руках, она ему улыбается. Я молчу. Роуз Голд смотрит на меня, лежащую на полу, и говорит совсем без выражения:

– Не знаю, как ты это делала столько лет.

«Она ведь уже это говорила», – с раздражением отмечаю про себя я. Потом, приподняв руку, я отвечаю:

– Спокойной ночи, милая.

Дверь хозяйской спальни закрывается. Замок щелкает. Дом погружается в тишину. Я остаюсь наедине с собственными мыслями. Я поднимаюсь и, пошатываясь, дохожу до гостиной. Кресло манит меня к себе, и я падаю в него. Мои глаза закрываются. Нет, в первый раз она сказала: «Не знаю, как ты это терпела столько лет». А во второй раз было другое: «Не знаю, как ты это делала столько лет». Мое измученное, обезвоженное тело отвечает: «И что с того?» Но что-то не дает мне покоя.

Когда Роуз Голд сказала «делала это», она имела в виду то, что я ухаживала за ней, когда ее рвало? Или под этими словами подразумевалось что-то обличительное?

Мои глаза открываются. Роуз Голд приготовила ужин. Роуз Голд съела ужин. Роуз Голд не вырвало. А меня вырвало. Нет, это абсурд… Или все же?.. Неужели моя родная дочь отравила мою еду? Может, Арни, Мэри или Том ее надоумили. Может, она поверила репортерам, судье и присяжным. Может, именно этот урок она хотела мне преподать и именно поэтому позволила поселиться у нее. Роуз Голд добивается моего внимания. Что ж, милая моя, я вся внимание.