Милаха

Когда смотрела, как исповедовался Денис – гадала, о чём он рассказывает. Вот правда, аж до чесотки под коленками хотелось знать, прям хоть подслушивай!

Попыталась отвлечься от этих мыслей, пошла по небольшому помещению церкви, разглядывая старинные иконы и праздничное убранство, и в углу, возле большой подставки для свечей, увидела девочку. Ту самую. Побирушку. Она сидела на скамейке и, глядя в пространство перед собой, мотыляла ногами. В руке кукла. Сама девочка была аккуратно одета, волосы под сбившейся на бок косынкой гладко причёсаны и блестят в свете канделябров.

За два с небольшим месяца из непонятной уличной зверушки она превратилась в милого домашнего котёнка, и от этого даже слёзы навернулись.

…Христос Воскресе! – восклицали люди. Им вторили колокола, и непонятная, неведомая ранее светлая радость наполняла моё сердце.

А когда мы с Денисом забрались на колокольню, и я сама ударила в большой колокол, и он загудел прямо тут, над головой, словно растрескивая мою скорлупу и омывая меня звонкой благодатью – как младенца в крестильной купели – я заревела. Ревела и расшатывала тяжёлый язык, чтобы ударить снова и снова. Чтобы вся округа знала: жизнь прекрасна и бесконечна, и главные вещи в ней – вовсе не вещи…

А ещё, когда прихожане уже расходились, Денис подвёл меня к батюшке, и тот, благословив, надел мне на шею крест. И хотя Денис ничего не сказал, но я поняла, что это тот самый, который он обещал ещё в феврале – со Святой Земли. И в этот момент мне даже не жалко было снимать ключик.

Медок остался в Перевалово, а мы с Денисом уехали сразу после службы. Гнали по пустой ночной трассе и молчали – даже музыку не включали, и было так хорошо!

Нет, конечно, глубоко внутри назойливым червячком копошилось то самое недавнее, непонятно откуда появившееся во мне ощущение неправильности происходящего. Но его просто заливало светлой радостью и… счастьем. Да, как ни крути – а всё-таки счастьем!

– Какие планы на завтра? – спросила я, и, протянув руку, огладила колючий затылок Дениса, пробежала пальцами по шраму, оставшемуся после февральской заварушки.

– Для начала выспаться, и желательно на месяц вперёд.

– А потом?

Он опустил руку на моё бедро:

– По обстоятельствам.

Многозначительно дёрнул бровями, и я разулыбалась в ответ:

– Тогда, ты как хочешь, но завтра у тебя постельный режим.

– Ну, на весь день не обещаю. Надо домой съездить обязательно.

Вот это «домой» – как бельмо в глазу, честное слово! Вечно в самый неподходящий момент! Денис, кажется, почувствовал моё недовольство, сжал пальцы:

– Ну тебе ведь тоже надо к матери сходить?

Я чуть было не спросила «зачем». Благо вовремя остановилась.

– Ну… вообще да. А потом? Приедешь? Хотя бы до понедельника? Ты же всё равно где-то ночуешь? Ну? Почему не у меня?

– Милах… – помолчал. – Ты даже не представляешь, какой сейчас завал в делах. В любой момент среди ночи могу подорваться, или приехать под утро. Ни тебе покоя не будет, ни мне – буду думать ещё и о том, чтобы тебя не тревожить. Я и так…

Замолчал.

– Что и так?

– Ну… – он дёрнул щекой и потянулся за сигаретами. Закурил. – Переживаю.

– В смысле?

– В прямом. Думаешь, я не понимаю, что ты скучать начала от такой жизни? Понимаю… – Глубоко затянулся и медленно, словно нарочно продлевая паузу, выдохнул дым. – Иногда даже думаю: вот приеду однажды, а тебя нету. Улетела. И что тогда? На хера мне всё это? Бизнес этот, большие планы?

В сердце сладко потеплело.

– Не улечу, даже не думай.

Он глянул на меня, с сомнением усмехнулся, но промолчал.

– Денис… а ты меня любишь?

Сердце замерло, дыхание оборвалось, и тут же жутко захотелось «сказать это обратно»… А он неспешно докурил, проветрил салон, показал мне вдруг, стоящую на обочине лисицу… и наконец, глубокомысленно вздохнул:

– А ты думаешь, любовь это что? Поцелуйчики? Ни хрена. Это ответственность. Даже обязательство. Слышишь, как кто-то говорит, что любит тебя и понимаешь – влип. Вот с юности у меня так, поэтому и сам таким не разбрасываюсь. Проще, кажется, душмана голыми руками завалить, чем видеть, как девчонка может, и свалила бы уже с радостью, но блин, жалко ей ранить нежное сердце любящего её идиота. Хуже жалость вообще ничего нету. Так что, все эти признания… Кабала, короче. Причём, для того, кому признаёшься. Понимаешь?

– Нормально… – я даже растерялась. – То есть, я тебя закабалила? Обязаловку навесила? Круто. Блин… Я даже не знаю, что ещё сказать.

– Мила-а-аш… – он отвёл прядь моих волос за ухо, провёл обратной стороной ладони по щеке. – Я вот сейчас скажу, а ты обидишься. Ну и зачем это?

– Что скажешь?

Ну давай уже, это же не страшно…

Он вздохнул:

– Ты ещё ребёнок. – Кивнул. – Знаю, что по-идиотски звучит. И, конечно, ты женщина, охрененная молодая женщина… Таких как ты больше не бывает, точно! Но всё-таки опыта – ноль. Ты говоришь, просто потому что не можешь промолчать, и я понимаю это, я тоже был молодым, представляешь? – Рассмеялся, пытаясь разрядить обстановку, но не помогло. – И мне охренеть как приятно слышать это от тебя, но…

– Но ты считаешь это пустым трёпом, да?