Миленький ты мой

Наутро — а это было счастливое утро — я выспалась и отдохнула — несколько минут я лежала на диване и оглядывала комнату, где мне пришлось ночевать. Темные солидные обои с серебристыми вензелями, тяжелая люстра с цветными висюльками, картины на стенах, высокие вазы, письменный стол на широких ногах — все это говорило о достатке и вкусе. И того, и другого здесь было достаточно. Постельное белье — тонкое, нежное, шелковистое — было приятно на ощупь и давало ощущение королевского ложа.

И я впервые подумала: а ведь можно жить и так!.. Спать на красивом белье, есть из тончайшей посуды, вдыхать вкусные ароматы — хорошей еды, дорогих духов, натуральной и тоже дорогой кожи…

Жить, а не выживать. Жить, а не проживать каждый день с одной лишь мыслью: прошел день и на том спасибо. Пережили, как говорится…

Здесь, в этой квартире, все было другое — незнакомое мне, не совсем понятное, но очень и очень приятное…

Я накинула халат — ах, боже, какая же красота! — и осторожно вышла из комнаты. Из кухни доносился аромат кофе — настоящего, только что сваренного — и запах поджаренного ароматного хлеба. Я даже сглотнула слюну — так это было аппетитно!

«Кажется, я захотела есть», — удивилась я.

Вошла в кухню и увидела ее, Дину. Она пила кофе и смотрела в окно.

Увидев меня, Дина, как мне показалась, обрадовалась:

— А, Лидия Андреевна! Садитесь — кофе горячий и бублики тоже.

Я села напротив. Кофе был наивкуснейшим — в тонкой, словно паутинка, голубой чашечке, над которой вился ароматный дымок. Бублик, намазанный маслом, хрустел и пах ошеломительно.

Мы пили кофе и молчали. Наконец она спросила:

— Ну как спалось?

И я улыбнулась…

Сколько мы выпили кофе за то утро? Не знаю, ей-богу! Сердце колотилось — а вот от чего? От кофе или от наших с ней душещипательных разговоров?

А они, разговоры, были действительно доверительными и откровенными — я в этом уверена!

Сначала рассказывала я — впервые в жизни, почти незнакомому человеку — с такими оглушительными подробностями, что, кажется, это смущало даже ее. А уж она-то жизнь повидала!

Я рассказала Дине про свое детство, про вечное мое «дежурство» у окна в ожидании… мамы. Как я, будучи ребенком, вскакивала по ночам и вглядывалась в темное окно — мне казалось, что я слышала ее голос.

Как баба отводила меня обратно в постель — зареванную, промерзшую до костей, потому что из-под пола нещадно дуло и из окон тоже.

Рассказала про мои одинокие праздники — дни рождения, Первое сентября и Новый год.

Про ее платочек, который я своровала, чтобы… нюхать! Мне казалось, что он пах ею! И не признавалась в своем воровстве — держала его под подушкой и по ночам прижимала к лицу. А утром — чтоб не нашла моя ушлая баба — прятала его в трусы или за стенку.

Потом я рассказывала Дине про Захара Ильича — про то, что он был мне самым близким и дорогим человеком. Нет, конечно, бабу я любила! Но он — мой учитель… Глотая слезы и вспоминая его, я слышала его запах — дешевых папирос, резиновых сапог и почему-то столярного клея.

Потом я рассказывала про смерть бабы, про приезд Полины Сергеевны и окончательный крах моих надежд — ведь тогда я была просто уверена, что она меня наконец заберет. Заберет с собой, в Москву, и мы будем вместе. Уже навсегда! Тогда я еще любила ее… Впрочем, нет, уже ненавидела, но все-таки еще и любила…

И она оставила меня на Тоньку…

А потом Н. и мой отъезд. И училище, и общежитие. И моя дружба с тихой Машей. И Димка… Моя первая любовь. Первая и, наверное, самая-самая…

Потом приезд Полины Сергеевны. И опять моя перекрученная жизнь. И ее болезнь, и смерть, и мой отъезд к больному мужу в Москву. И все остальное — чего мне не простили…

Моя беременность… Аборт… Пьянки с Галькой… И мой приезд к мужу в общежитие. И его букет — для нее, тихой Маши.

И наша случайная встреча в кафе. И Машин живот, и любовь в его глазах…

А потом Л., Валентин, школа…

Поездка в Москву. Дина. Наша первая квартирка у деда Антона. И его уход… Без объяснений.

И Упырь, обвинивший меня в воровстве.

И мои последние мысли, перед тем как Дина нашла меня… про мое прощание с жизнью… Которую я уже опять ненавидела.

Я говорила и говорила — без остановки и передышки, а Дина молчала и только иногда кивала, подливая мне кофе.

Наконец я замолчала, и она мне сказала:

— А знаете, Лидия Андреевна! Жизнь ведь почти всегда показывает фигу! Вы думаете, что это происходит исключительно с вами? — Она усмехнулась. — Так вот, дорогая, вы ошибаетесь! Жизнь ведь всегда — зона турбулентности! Мотает тебя, кидает в ямы, вышвыривает. Чуть выбрасывает на поверхность — и снова вниз, снова швыряет. А ты… — Дина на мгновение замолчала, — ты снова карабкаешься, опять задыхаешься, и в который раз думаешь, что больше не выдержишь…