Миленький ты мой

— Было… — вздыхаю я. — Так было раньше. Когда рынки были колхозные и там торговали крестьяне. А сейчас — перекупщики. Торгуют всем импортным — турецким, китайским и прочим. И там подешевле, поверьте!

Она пожимает кузнечьими плечиками:

— Ну, вам виднее!..

Список она оставляет мне накануне — ее пожелания. Я читаю, усмехаюсь и дописываю свое. Мой список куда прозаичней: репчатый лук, картошка, морковь. Килограмм риса и гречки, курица, творог. Растительное масло, сахар и соль.

Ее пожелания написаны мелким, бисерным почерком: шоколад «Слава» (пористый). Колбаса телячья — двести граммов. Банка оливок с косточками! (это подчеркнуто!). Килечка прибалтийская.

Килечка! Ах, как она нежно об этой рыбешке!

Ну да ладно… Пусть будет «килечка».

Иду к ней — предупредить, что ухожу. Она сидит в кресле в гостиной и читает журнал. Мне интересно, какой, но обложки я не вижу. Не забыть бы потом посмотреть.

Я говорю ей, что иду в магазин, и она неохотно поворачивается и вздыхает:

— Надолго?

Ух ты! Надолго? Значит, ей не безразлично, когда я буду дома?

Я выхожу на улицу и жадно глотаю воздух. С утра я надышалась запахом старости, испорченных духов и еще тоски, невыразимой тоски…

Что ж, сейчас это — моя жизнь. И значит, надо смириться. Эту «долю» я сама себе выбрала.

Из положительного: старуха не жадная. Чеки не проверяет. Однажды сунула нос и обалдела. От цен. Ее аж скрутило! Колбаса по пятьсот рублей? Сыр по восемьсот? Нет, невозможно! Как это может быть, Лида? Ой, не хочу этого знать и больше смотреть не буду! Вам, Лида, хватает?

Я киваю: «Нормально. Я же рассчитываю, Лидия Николаевна! Не рассчитаешь бюджет и — сразу в трубу! Мясо вот дорогое, но мы же его почти не едим — куры дешевле. Овощи и фрукты по сезону. В общем, справляемся. А уж когда я работу найду!.. Совсем заживем!»

Выдала я про работу и «заживем» — и сама испугалась. Точнее, испугалась, что испугается она! Решит, что я тут надолго. Что я навсегда.

Но нет! Только кивнула. И тут же спросила:

— А что там… с работой?

— Обещают, — ответила я, — няней к ребенку. К школьнику, в смысле, ну… типа гувернантки, что ли? Покормить, погулять, сделать уроки. Я же учительница.

Снова кивает задумчиво. Видно, что размышляет, не повредит ли моя работа ее удобствам и благополучию.

Ну и я помалкиваю. Как будет, так будет.

Она совсем неразговорчива — еще один плюс. Видно, что привыкла к молчанию и одиночеству. И это ее совсем не тяготит. Что ж, здесь я ее понимаю — сама из таких. Из молчуний.

В душу не лезет, мосты не наводит, прошлой моей жизнью не интересуется. Все, что хотела, я сказала сама: была замужем, развелась. Точка.

И вот что интересно: про Полину Сергеевну она не спрашивает — ни одного слова: как жила последние годы, как умирала…

Неужели неинтересно? Ведь близкий же был человек. Потом до меня дошло: не хочет расстраиваться! Как-то обмолвилась: «Надо беречься от отрицательных эмоций». Да, старость — это еще и равнодушие.

Это они тоже умеют, одинокие старики. Оберегаться. Правда, с наслаждением смотрит про всякие катаклизмы, теракты и прочее. Вот ведь чудеса!

Но сны не рассказывает и сериалы тоже. Опять же спасибо! Помню, как баба Маня рассказывала свои сны. Ох, как же я это не любила!.. Говорила ей: «Баб, хватит!»

Она обижалась. А Тонька-дурында пересказывала все сериалы — сидела у телевизора с утра до вечера и смотрела все подряд. Все в ее тупой башке мешалось и путалось: Луис-Альберто полюбил просто Марию и мою вторую маму, господи боже мой… А вечером вываливала все это на меня.

Эта молчит. Ток-шоу любимые тоже не обсуждает. Иногда мы смотрим их вместе. Она, конечно, комментирует современные нравы, но… без пены у рта. Тоже плюс.

Ненавижу я фразы типа «а вот в наше время…». Можно подумать, когда-то все были безгрешные! Как же! Человек грешит всегда и везде — в лачуге, на троне. В семнадцатом веке и в двадцатом. Так он устроен.

Видно, что Королевишна не из ханжей, с интересом смотрит про современную моду и иногда восторгается.

Не из нытиков: заболит голова — ложится в постель. Жалобно вякнет только: «Лида, пожалуйста, крепкого чаю!..»

И тишина. Не скулит.

Ест неаккуратно, как все старики. Хотя старается. Но все на полу, под ногами и вокруг губ.

Не хвастлива, ничем не кичится, не хвалится. Шубами не трясет, фотографии молодости в нос не сует. Просто скромница, да и только!

Про кольца однажды сказала небрежно: «Все — подарки супруга. Только вот это кольцо я купила сама!»

Колечко странное, скромное — никаких бриллиантов, на полустертой серебряной монете овал из бледно-розоватого, неровного камня. А на нем — профиль девушки.

— Сердолик, — сказала Королевишна, — и старая монета. Очень старая! — выразительно подчеркнула она. Мне говорили, что век восемнадцатый. А может, и раньше! Я это кольцо купила в Крыму, в Рыбачьем. Пожилая татарка — полная, с длинными, еще смоляными косами и очень красивым, почти библейским лицом — торговала каким-то серебришком. Видно было, что своим, семейным. Глаза у нее были наполнены тревогой и болью… — Королевишна замолчала. — Вероятно, что-то случилось в семье и ей очень нужны были деньги.