Миленький ты мой

Все получилось. Все, о чем он мечтал! Был взят в подмастерье к известному скульптору — все молодые шли в подмастерья. Известный сильно, трагически пил, и снились ему по ночам бюсты усатых вождей. А молодой Краснопевцев был на подхвате — ловкий, здоровый и молодой.

Честный, прямой, бескомпромиссный. Ну и дело пошло. Быстро пошло. Так быстро и лихо, что и сам он обалдел. «Известный» имел большие заказы, важные очень. Ну а тут ученик. Скромный, способный и преданный своему мастеру.

А потом мастера этого ученик сдал — со вздохом и разочарованием: «Нет, с бюстом работал я, вы уж простите!..» Так всем и сказал.

А мастер… Он запил как всегда. Стыд-то какой: всем стало известно…

«Известного» задвинули, а ловкого хлопца продвинули. Так и пошло.

К сорока семи годам Краснопевцев взлетел уже на недосягаемую высоту: народный художник СССР. Действительный член Академии художеств. Заместитель президента Академии художеств. Лауреат нескольких Сталинских премий. Герой Соцтруда. Бессменный депутат Верховного Совета СССР всех созывов…

К этому прилагалась квартира в высотке. Персональная дача. Машина с водителем. Огромная мастерская в двести пятьдесят метров на Верхней Масловке.

Бесконечные выезды за границу. Выездные выставки, включая ЭКСПО, где представлялась советская художественная школа. Постоянные Дни культуры СССР, где он — посол от изобразительного искусства.

Выставки в Манеже, работы в Третьяковке. Ну и напоследок — когда время придет — почетное место на Новодевичьем.

Одинокий, богатый и разведенный Краснопевцев был лакомым куском для многих женщин. А повезло мне! Мне, малоизвестной актрисульке, гоняющейся за эпизодами и выпрашивающей любую, самую глупую и ничтожную роль.

Нищей, запуганной, но довольно красивой. Неизбалованной — да! С приличными корнями и окончательно потерянной и растерянной — это уж точно будет благодарна навек!

Когда мы поженились, он, всемогущий и великий, меня, конечно, «пристроил» — дали мне пару-тройку ролишек в кино. Подключил и прессу: было запущено несколько сладких статей про «новое и яркое открытие».

А после этого он мне сказал:

— Ну что? Наигралась? Потешила самолюбие? И довольно! Будешь теперь только женой! Поняла? Мне одному несподручно, тяжеловато мне одному. Езжу я много и часто. И ты мне, Лида, необходима!

Все, точка. Не обсуждается. И я согласилась…

Про Полинину дочку я не думала. Словно ее и не было. Я ее от себя отторгала. Не хотела ни видеть ее, ни слышать про нее. А она ведь была!

Помню, что на зимние каникулы, когда Поля хотела ее привезти, а я не дала. Зачем мне чужая девочка в моей квартире? Потом она что-то канючила про майские праздники, снова ныла про Мавзолей, Красную площадь и цирк. Что-то про «пару деньков всего» — кажется, так.

А я упорно делала вид, что не слышу. А потом, когда она мне уже надоела, я гаркнула:

— Полина! Как же не стыдно тебе! У Алексея Михайловича без конца скачет давление, а ты со своей Красной площадью! Ну ты совсем ошалела!

Полина Сергеевна вздрогнула, быстро заморгала глазами и тут же притихла. Больше на эту тему разговоров не было.

И вот эта девочка — вернее, уже далеко не девочка — теперь в моем доме. Странно все как-то. Но… всякое в жизни бывает.

И похоже, никого, кроме нее, не волнует моя бесполезная жизнь…

Я сказала ей, что мне надо устраиваться на работу. Она испугалась: «Какая работа, Лида? Вы что? А как же я?»

Испугалась здорово — фиговая актриса, даже скрыть не сумела. Лопочет что-то, глазками хлопает, губки дрожат: «Какая работа, Лида? Не понимаю!..»

Не понимает, ага! Дурочку из себя строит.

Я объясняю:

— Лидия Николаевна! Зачем я приехала в Москву? В столицу нашей с вами Родины? Правильно — зарабатывать деньги! Жить в деревне я не могу. И не хочу. Тяжело. Значит, мне нужно заработать хотя бы на крошечную квартирку в Л. Или в Н. Собрать деньги, скопить… Вы понимаете? В Москве ведь мне ничего не светит…

Кивает. Беспомощно так кивает:

— Да-да! Я понимаю! Но… как же все будет, Лида?

Я пожимаю плечами, напускаю на себя равнодушный вид. Очень, надо сказать, равнодушный:

— Нууу, Лидия Николаевна, — тяну я, — если я, так сказать, вам нужна, то я, разумеется, вас не оставлю!

Она смотрит на меня и трясет головой:

— Нужна, конечно, нужна! Лида, что вы! А… как все теперь будет? — снова повторяет она.

Вот старики! Их волнуют только собственные удобства. Хотя почему ее должна волновать я, чужой человек? Ее, похоже, вообще никогда и никто не интересовал, кроме ее драгоценной персоны.

Я объясняю:

— Работать я буду два через два. В те дни, когда я буду работать, обед будет оставлен, квартира убрана. Ну что ж, придется вам как-нибудь без меня… Поесть-то вы сможете?

Она снова кивает:

— Да-да! Конечно, смогу!

— Ну вот, — продолжаю я, — а в те дни, когда я выходная, все будет по-прежнему: поликлиника, наши прогулки — ну и все прочее. К чему мы с вами привыкли.

— Привыкли… — эхом вторит Лидия Николаевна.