Милицейская сага

Он не слишком удивился, когда через два часа позвонил начальник следственного управления Сутырин и, чуть смущаясь, сообщил, что Чекин учинил на кадровой комиссии скандал, а когда ему пригрозили понижением в должности, там же написал рапорт об увольнении.

– У вас есть кандидатура на его место, Андрей Иванович? – явно боясь неприятных вопросов, уточнил он.

– Кандидатуры есть, как не быть. Чекина такого у меня больше нет. И никогда не будет. И у вас тоже. – Поумерьте тон, подполковник! – осадил Сутырин. – Я, если хотите, был против. Но заседание вел генерал. Так что – без комментариев. И еще, Андрей, немного забегая вперед: Муслин на комиссии негативно доложил о положении в районе. Так что готовься сдавать дела новому начальнику отдела, – Сутырин отключился.

Все! Кончилась Чекинская эпоха. И даже не Чекинская. Просто – эпоха. Где действовали многолетние, устоявшиеся и понятные правила игры. Новое время требует новых подходов, – как выражается заклятый его друг полковник Муслин. И Аркадий Чекин, не пожелавший принять эти новые подходы, свой выбор сделал. Умный Чекин, безусловно, прав: вот-вот начнется передел мира, то есть игра без правил. Не честнее ли в самом деле подать вслед за Чекиным рапорт и поискать себя в другом измерении? Тем паче, что место под новым солнцем для него, Андрея Тальвинского, отныне «заказано». И что? Дослуживать, медленно спиваясь, заместителем начальника какого-нибудь райотделишки? И ради сомнительной этой перспективы ломать себя?

Андрей вышел в «предбанник», где слышались бодрые, перебивающие друг друга мужские голоса и поощряющий женский смех: наряду с неистребимым инспектором по разрешительной системе Альбину охмуряли еще два стажера из школы милиции.

Андрей остановился, обвел глазами смутившихся, притихших сотрудников.

– А вот что, Альбиночка, – раздумчиво произнес он. – Я беру отпуск. Так что бросай-ка всю эту бодягу и – поехали на турбазу.

Ошалелые мужские лица, раскрывшийся непроизвольно пухлый ротик Альбины. Как сказал бы Виталий Мороз, – картина Репина «Не ждали».

21.

Август девяносто первого выдался знойным. Еще недавно гнилостный воздух прокалился, и областные дома отдыха и турбазы наполнились отдыхающими. Мороз, которого Андрей уломал поехать вместе с ним, с трудом, несмотря на многочисленных «дружбанов», сумел выбить четыре путевки.

Впрочем, четыре могло оказаться и много. Виталий, все еще не в силах забыть Марину Садовую, решился, воспользовавшись поводом, пригласить ее. Но та, занятая сборами к отъезду, – через две недели с мужем они отбывали в новый гарнизон, – от поездки, хоть и с видимым сожалением, отказалась. Зато лихо впиндюрила вместо себя завизжавшую от восторга Марюську. Растерявшийся от неслыханной наглости Мороз даже не отбивался: с ехидной девчушкой у него установились вполне приятельские отношения. Да и путевка все одно пропадала.

– Увы! Четырехместный номер на всех, – выйдя из турбазовской регистратуры, расстроил остальных Мороз. Он с томлением проводил глазами прошуршавшую мимо шортиками складненькую отдыхающую. Предвкушающе подмигнул фыркнувшей Альбине. – Ништяк! Впереди две недели. Ни одна не уйдет.

Не в правилах Виталия Мороза было откладывать выполнение принятых обязательств. Потому каждое утро натягивал он длинные, под колени шорты с лэйблом «Ну, погоди!», извлекал из соседней постели Марюську. И, оставив в номере истомившихся жениха и невесту, шествовал к «мясным рядам» – протянувшемуся вдоль ленивой Волги песчаному пляжу.

Здесь оглядывался с видимой скукой. Но под нарочитой сонливостью пресытившегося отдыхающего скрывался азарт «вставшего на след» охотника.

– Вон та ничего, слева, грудастая, – подсказывала Марюська, гордая новой должностью, – Мороз назначил ее замом по розыску. – Старовата, правда: лет за двадцать точно!

– Что хочет женщина, то хочет бог, – за эти несколько дней Виталий привык доверять вкусу маленькой разбойницы. Тяжко вздыхая, подходил к намеченному объекту.

– Девушка! – привлекая внимание, он опускался подле на песок, грустно всматривался в ожившее лицо. – Имею до вас огромную человеческую просьбу. Эта девочка, эта кроха – моя сестричка…Ты присаживайся, Марюся… Стыдно признаться, но нас оставила наша мама. Мне-то ничего. А ребенку так нужна материнская ласка.

Раздавался жалобный детский всхлип – ударная реплика Марюськи.

– Чем же я могу?

– Станьте нашей мамой. Дня на два, не больше, – и голубые Виталины глаза требовательно устремлялись в самые глубины сострадательного женского сердца.