Милицейская сага

23.

Углубившись в себя, Виталий Мороз шел по длинному корпусному коридору. Тяжелые чувства не оставляли его. После стремительного отъезда Тальвинского утром сорвалась следом и обеспокоенная Альбина, прихватив по просьбе Мороза упиравшуюся Марюську.

Но – странное дело – оставшись владельцем огромадных площадей, Мороз резко поумерил свои сексуальные порывы. Душа саднила и кровоточила. Не то чтоб он был в полном восторге от того, что происходило вокруг последние годы. Особенностью Мороза было то, что он не принимал или не отвергал что-то вообще. Всякое явление связывалось для него с кем-то конкретным. События двухлетней давности, когда он, еще молокосос, узнал про разоренное братство котовцев, а потом у него на глазах погиб замечательный парень Колька Лисицкий, поселили в нем тлеющую, но неистребимую ненависть к Паниной и всем, кто в той истории был с ней связан.

«Твоя проблема, Виташа, – ты не умеешь абстрагироваться, – не раз в сердцах пенял ему Тальвинский. – Нельзя возненавидеть на всю жизнь. Вообще нельзя признавать или отвергать что-то раз и навсегда. Меняется вокруг мир, меняются люди. А ты в них, новых, продолжаешь видеть то, чего, может быть, давно нет».

Мороз выслушивал. Но – не верил. То есть то, что люди меняются, – что тут спорить. Но не верил, что может измениться сущность.

И потому, что бы ни случалось, Тальвинский оставался старшим его другом, на плечо и ум которого всегда охотно опирался. Панина же – врагом. Сейчас, правда, недоступным. Но рано или поздно она проявит себя. И тогда он, Мороз, будет готов довершить то, чего не успел подсеченный в прыжке Лисицкий.

Если другие, вокруг него, пребывали до сих пор в эйфории от происходящих в стране перемен, Мороз, равнодушный к пустым для него словам о демократии и перестройке, не жаловал свое продажное время, потому что оно оказалось временем Паниной.

Но было одно, что его устраивало, – возможность говорить, что думает, и делать, что хочется. Без этого своенравный Мороз попросту зачах бы.

« И зачахну », – вспоминал он о совершенном перевороте. В отличие от Тальвинского, он не видел разницы между теми, кого охраняют, и теми, кто охраняет.

Сейчас, впрочем, навязчивые эти мысли хоть и докучали Морозу, но несколько приглушенно. Как слякоть на улице – неприятно, но что тут изменишь? Полчаса назад к нему подошла сдобная « мамочка», отдыхавшая с ребенком, но без мужа, и шепотом передала, что, так и быть, заглянет к нему ненадолго в гости. Ухлестывать за ней Виталий принялся неделю назад ( « еще по ту сторону ГКЧП»). Но до сих пор она стойко отбивалась от его посягательств. И вот теперь, вероятно, истомленная солнцем, решилась.

Обрадованный Мороз спешил по корпусному коридору к себе в комнату прибраться к приходу гостьи. Напористые, смутно знакомые звуки стали просачиваться к нему через двери номеров. По радио выступал какой-то оратор. Может, оттого, что голос был странно, невозможно для этих дней бодр и энергичен, Мороз прислушался. И – застыл, боясь скрипом шагов спугнуть чудесное наваждение. Этого не могло быть. Просто, как говорит шеф, по определению. Но это был голос Ельцина. Напористо выступающего перед аудиторией Ельцина.

В несколько прыжков, вытягивая на ходу ключи, Виталий пролетел коридор. Торопясь, вскрыл дверь и припал к приглушенному радиоприемнику, боясь, чтобы услышанное не оказалось галлюцинацией. Голос продолжал звучать. Отчетливо! С яростными нотками.

Мороз опустился на стул и застыл в сладостном томлении.

Наверное, минут через десять он с некоторой досадой услышал стук. За дверью с мягкой улыбкой решившейся женщины стояла та, кого он домогался все это время. Под шелковым, облепившим ее сарафаном угадывались колыхания полных грудей с мягкими пуговками сосков.

– Прошу! – Мороз посторонился, продолжая тянуться ухом к заветной стене.

– О! – гостья с шутливым разочарованием провела пальчиком по пыльной, а главное, пустой поверхности стола. – И это теперь называется кавалер! … Где накрытый стол? Где обещанные цветы?… Послушай, куда ты все отвлекаешься?

– Понимаешь, тут такое, – своим щебетанием она заглушала голос Ельцина, а потому – раздражала. – Ты хоть слышала: собрался Верховный Совет РСФСР? Понимаешь?!

– Слышала, конечно. И очень хорошо. Давай я похозяйничаю. Где у тебя скатерть? Закуска?

– Там… Ты, знаешь, давай присядем, а? Дослушаем только, и я… Ну, минутка.

– Вот еще. Меня что, пригласили на радиопередачу? – прижавшись к нему бедром, женщина слегка поворошила волосы. Откликаясь на этот призыв, Мороз провел рукой по внутренней, прохладной поверхности бедра. Отчего тело ее, давно не знавшее мужской ласки, задвигалось. Провел еще раз. Еще, мгновенно наполнившись желанием.

Но в этот момент какой-то другой оратор в приемнике стал призывать москвичей выходить на улицы и собираться у здания Верховного Совета РСФСР, чтобы встать на защиту демократии.

– Я понял! Теперь я знаю! – вскричал, вскидывая вверх глаза, Виталий.