Переодетый в висевшую в шкафу форму, Андрей уселся за стол. Вслушиваясь в нарастающий гул голосов, механически отставлял на подоконник какие-то статуэтки, блокнотики, – зам осваивался в начальственном кабинете всерьез и надолго.
Затем вытащил несколько чистых листов и принялся набрасывать текст, – ситуация выглядела слишком серьезной, чтоб полагаться на импровизацию.
Один за другим появлялись в кабинете начальники подразделений, недоуменно здоровались, рассаживались, шепотом делясь предположениями. Андрей скрытно присмотрелся. Напряженно просчитывал ситуацию пунцовый, как всегда в конце дня, начальник розыска, нервно тасовал какие-то свои пожарные акты Малютин, мышонком посапывал вконец облезший начальник ОБХСС Марешко, накряжилась начальник паспортного стола ширококостная Зотова. В воздухе витали заторможенность и – страх. Страх особого свойства – боялись, что сейчас их подымут и бросят куда-нибудь на патрулирования или – хуже того – на разгон демонстраций. Правда, о демонстрациях протеста в городе никто пока не слыхивал.
Многих и вовсе не было. Завтра наверняка притащат какие-нибудь больничные. Но причина неявки просматривалась предельно ясно. И это не был врачебный диагноз.
Тальвинский нажал на кнопку селектора:
– Чесноков! Сколько?
– Пока семьдесят процентов личного состава. Многие даже еще до дому не добрались.
– Всех в Ленкомнату.
Андрей поднялся, подняв тем и подчиненных:
– Ну что, отцы-командиры, тронулись?
– Куда только? – пробормотал Марешко. И – вздрогнул оттого, что его услышали.