Милицейские были

— Так вот я и говорю: не нравится мне эта оперативная обстановка, о которой говорит Федор. Обнаружил какие-то там очаги… А у меня на участке «очагов» самогона еще с прошлого года нет. Правда, недавно бабка Феська из села Хомуты гнала самогон на поминки своего старика. Ну, я ее не трогал, пока она за упокой души пила. А потом собрал всех крестьян, поставил бабку перед ними, так она крестилась и божилась, что не будет больше гнать самогон. Так что ж, по-вашему, нужно уголовное дело на бабку заводить?

— Ты не крути мне с этой бабой. Почему нет оперативных показателей в работе?

— Так, товарищ начальник, ну хиба оця баба не оперативный показатель? Обсудили ее со всех сторон, и никто больше не гоне самогона. Ну, що с того, що Зубец два очага арестовал?

— Болтаешь, Копийко! При таком рассуждении мы не искореним самогона в районе!

Толстая шея начальника побагровела, а на крупном мясистом носу засеребрились капельки пота. Зубец стоял у стола, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, молчать ли ему или продолжать доклад.

— Садись, Копийко, надоела мне твоя болтовня! Надо глубже разобраться с твоей работой и кончать!.. Иди на пенсию и там философствуй!

— А что со мной разбираться? Самогона на участке не найдете, профилактику провожу… — сказал Копийко, усаживаясь на стул.

— Продолжай, товарищ Зубец. С Копийко каши не сваришь.

Но не успел Зубец и слова произнести, как раздался звонок. Слушая сообщение, начальник милиции на глазах суровел.

— Звонили из сельсовета. В селе Липки ночью убили семью и хату подожгли, — сказал он. — Это на твоем участке, Копийко?

— Село Липки мое.

— Срочно выехать туда начальнику отделения уголовного розыска для расследования. Вижу, Копийко сам не разберется!

На второй день Гриценко докладывал по телефону:

— Да, да, мы уже раскрыли это преступление… Молодец Федоров, за одни сутки нашел убийцу и арестовал. Сейчас транспортирует его сюда. Подробности доложу, когда прибудет Федоров.

Переговорив с начальником управления, он откинулся в кресле и удовлетворенно улыбнулся. «Ах, и молодец этот Федоров! Таких бы мне побольше в уголовный розыск!»

А спустя два часа в кабинете уже был и сам именинник. Его молодое лицо заметно осунулось, но в глазах горели огоньки.

— Итак, делу конец, товарищ полковник, преступник уже в камере, — бодро сказал Федоров, усаживаясь на стул.

— Хвалю за оперативность!.. И кто же он?

— Местный житель, все его называют в селе дядько Грицько, по фамилии Бондарук.

— Признался или улики?

— Ажур полнейший — улики первый сорт. Во-первых, его видели соседи, когда сбежались на пожар. Он сделал вид, что тоже прибежал тушить. Во-вторых, у него оказались окровавленные руки и костюм. Ну и, в-третьих, мотивы убийства его изобличают.

— Какие же?

— Убитая вдова имела сына-подростка. Все в селе знают, что отцом этого мальчика является Бондарук. Вот вам и мотивы.

— Ну, а что же говорит арестованный?

— Да знаем мы их, играет роль невинного ягненка. Но ничего, утром он у меня заговорит. Я им как следует займусь!

— Орудия убийства?

— Топор! Убил обухом. Он там же валялся, в доме, возле трупов.

— Ну, давай действуй. А то сегодня уже интересовалось начальство.

— Завтра пошлем подробную информацию.

— А куда ты дел Копийко?

— Оставил в селе побеседовать с людьми и выявить свидетельскую базу!

Обиженный, оскорбленный, уже немолодой человек три часа ходил по тесной, всего в несколько шагов, камере. Вначале он возмущался, ругался, а затем умолк, только тяжело дышал да разводил руками: «Ну, кто это мог сделать!»

Когда в маленьком зарешетченном окошке под самым потолком погас дневной свет и в камере стало темно, он почувствовал свое одиночество. Лег на деревянные нары, подложил под голову кулак, но сон не приходил. В голове роем клубились мысли. Как только он смыкал глаза, в воображении возникало родное село Липки, он забывал обиды и свое нелепое положение. Как хорошо ночью в Липках! Любил в такие летние ночи Бондарук посидеть на сухом бревне за плетнем, помечтать. Песни молодежи воскрешали в памяти его молодость.