Милиция плачет

Целиком происшедшее звёздное событие, подобно мозаичному панно, фрагмент за фрагментом, складывалось из воспоминаний Шуры, с одной стороны, вѝдения происходящего Манюней, с другой, и потуг лейтенанта (с которым я накануне встречался в отделении милиции для делового и обстоятельного разговора), с третьей. Лейтенант был самым тяжёлым случаем — помнил мало, смутно, обрывками, постоянно путался. В конце концов, достал протокол задержания и прочитал голые факты.

Всё верно, это произошло в те дни, когда игра в покер определила наши жизненные приоритеты, полностью вытеснив на второй и третий план все события, не входящие в зону игровых интересов. Второстепенное обнулялось. Игра, поправ нравственные законы, с эгоистичным лицемерием завладела нашими неокрепшими душами. Не удивительно, что происшествие с участием наших товарищей полностью нивелировалось на фоне гремучих покерных страстей и прошло мимо, не оставив даже штрихпунктирной линии в черновике воспоминаний.

Недели за две до Нового года Шура и Манюня раньше обычного возвращались из института в общежитие. Шуру ну никак нельзя назвать Сашей, Саней или Шуркой. Только Шурой. Широкоплечий, мощный, спортивный парень. Александр вообще не его имя.

Манюню же с его итоговым двухметровым баскетбольным ростом с раннего детства были противопоказаны имена типа Серёжа, Сергуня, а тем более Серый — Сергей и точка. Солидно, по-взрослому, авторитетно. Манюней его называли с большой любовью только самые-самые-самые близкие люди.

На своей остановке, сминая зазевавшихся пассажиров, они с трудом выдрались из жарко протопленной бескислородной среды переполненного троллейбуса. Осмотрелись по сторонам — мир им показался чарующим и восхитительным. А почему нет? Ярко сияет солнце, искрит свежий снег, голубое небо напоминает лето. Такое мироощущение нельзя пропустить, его хочется обязательно зафиксировать, чтобы ещё несколько часов чувствовать мимолётное волшебное прикосновение морозного солнечного дня. Ну, в самом деле, не писать же лирические стихи на тему «Как хорошо после троллейбуса шагать по грязной мостовой, искрится снег вдали и кажется, что ты слегка бухой». Это не годится. Настоящие мужчины отмечают это состояние мелодичным перезвоном тонкого рюмочного стекла, а настоящие герои закрепляют его глухим сотрясением гранёных стаканов.

Наши рыцари без страха и упрёка, Шура и Манюня, переплюнули и супергероев тоже. Набрав полные лёгкие звенящего, слегка попахивающего литейным производством морозного воздуха Московского проспекта, Шура предложил:

— А не выпить ли нам сока?

Шура любил яблочный сок. Готов был его употреблять в любое время суток в немереных количествах. Своё взросление он отметил тем, что перестал есть первое. Всё многообразие жидкой горячей пищи он заменил соками, особенно яблочным.

Каждый день после практики он обязательно заходил в гастроном, стоически выстаивал очередь и совершал жизненно необходимый ритуал по употреблению вожделенного напитка.

Так было и в этот раз. Душа пела, Шура чувствовал, что минимум пять стаканов сока будет востребовано его молодым растущим организмом для запечатления в памяти незабываемой остроты текущего момента. И он не ошибся После символического чоканья, стакан за стаканом этого бледного водянистого малопрозрачного сладковатого, но с естественной оскоминой, что напоминало о его природном происхождении, продукта исчезали в их могучих недрах. Манюня спекся и остановился на трёх стаканах, Шура, сосредоточенно допив пятый, решил не обижать товарища и воздержался от продолжения праздника жизни.

Пока Шура безучастно выставлял пустые стаканы в ряд на круглом сером мраморе высокого столика и вяло думал о смысле жизни, Манюня уже стоял в очереди за колбасой на ужин, прикидывая, сколько нужно её купить, чтобы осталось немного на завтрак, а если повезёт, то ещё разик на ужин. Но безнадежность ситуации, при которой съедалось всё и сразу, переводила эти размышления в разряд недоказуемой теоремы Ферма.

Первым из магазина, потягиваясь от удовольствия, вышел Шура. Всё его существо было обращено к своему внутреннему миру, где в глубине собирался пузырящийся сгусток отрыжки, медленно подбиравшийся по пищеводу к горлу. Вот, ещё чуть-чуть и мир огласится оглушительным выхлопом яблочного воспоминания. Но процесс застопорился. Какая-то непреодолимая сила мешала завершению начатого физиологического акта, что-то невнятно неопределённое назойливо и раздражающе чинило невразумительные помехи.