Mille regrets (ЛП)

Во время этапа он испытал на себе всю ту ненависть – честно говоря, вполне заслуженную, – которая накопилась у испанцев по отношению к уроженцам Фландрии. Начало ей было положено в 1517 году, когда юный Карл явился принять короны Кастилии и Арагона, которые смерть его отца Филиппа Красивого в 1506 году, а затем его деда Фердинанда Католического, бывшего регентом до 1516 года, уронила на его голову. Наследник был франко-бургундским принцем и не знал ни слова по-испански. Его высадка была скромной, а сопровождавшая его свита незначительной – всего шесть сотен душ в роскошных одеждах. Штормовой ветер и дрянные капитаны вынудили его сойти на берег в затерянном в Астурии порту Вильявисьосы, что местные жители поначалу приняли за нашествие турок. После тяжелого путешествия по суше, во время которого его сестре Элеоноре и ее фрейлинам, чтобы прокормиться, пришлось научиться готовить яичницу, Карл, наконец, добрался до столицы – Вальядолида. Здесь ему были оказаны почести его подданными или, как их надменно называют фламандцы и бургундцы, нижними народами.

К величайшему несчастью Испании, старый кардинал Сиснерос, который должен был обучить Карла всем тонкостям местного управления, скончался за десять дней до его прибытия. Оставшееся вакантным после его смерти архиепископство толедское, самое богатое в Кастилии, в результате поспешных стараний Вильгельма де Круй досталось его племяннику, шестнадцатилетнему молокососу.

С этого времени семейства де Круй, Ланнуа, де Шьевр и прочие Плейны, заделавшись советчиками молодого принца, отец которого давно умер, а мать Хуана, объявленная безумной, зарастала плесенью в мрачном донжоне Тордесилла, стали обирать Испанию. Все эти здешние люди, явившиеся из нездешних мест, прожорливые как туча саранчи, слетались на добычу, завладевая бенефициями и постами повсюду, где проходил король, принимавший почести от нижнего народа.

Хуже того, Карл, уже успевший посетить и обескровить славные города, по смерти своего второго деда, Максимилиана Габсбургского, в 1519 году был избран императором, оставив с носом и при бороде двух других кандидатов – Франциска I и Генриха VIII. Однако возможность заручиться голосами архиепископов Майнца, Кёльна и Трира, короля Богемского, пфальцграфа Баварского, маркграфа Бранденбургского и герцога Саксонского – семи высочайших выборщиков, – обошлась новоиспеченному императору Карлу V в восемьсот пятьдесят тысяч золотых флоринов, ради этого взятых в долг у банкиров Фуггера и Гримальди.

Чтобы выплатить этот баснословный долг, фламандцы потребовали от Испании обложить города не менее баснословным налогом. А в это время двор его императорского величества, в сопровождении огромной свиты, отправился на коронацию в Ахен тратить деньги, которых у него не было. Это положило конец терпению, и города восстали против flamencos[39].

Поэтому, всего через два года после захватнической высадки в злополучной Вильявисьосе, Карл покинул Испанию вместе со своей фламандской саранчой, чье ненасытное корыстолюбие ввергло страну в пучину кровавого бунта comuneros[40].

Несмотря на такое множество политических промахов, совершенных в течение столь краткого времени, урок был усвоен плохо. Как бы ни старался Карл и что бы он ни предпринимал – сокращал число flamencos, выучил кастильский язык, взял в жены свою португальскую кузину, – тем не менее, корни не отпускали его, и сердце оставалось связанным родовыми обычаями и в том, и в другом краю.

Непрерывный поток художников из Брюгге, негоциантов из Гента и ремесленников из Антверпена по-прежнему стекался к его обедневшему двору, привыкшему к роскоши еще со времен великих предков, герцогов Бургундских. Поток этот захватил и Гомбера, приплывшего в 1526 году, чтобы петь на брачных торжествах императора и императрицы в Севилье.

Среди многочисленной саранчи Гомбер оказался безвредным кузнечиком, поскольку получил пребенду каноника соборов Турне и Бетюна в его родной Фландрии. Все попытки предоставить ему другие синекуры были встречены грозным ворчанием викариев Севильи и Гранады.

– Сукины дети, ничтожества и хамы, скаредные создания, бессовестные конторские крысы, лучше бы вы пошли на корм треске, чем являться к нам! Но этот Крекияр, Кракеньон этот…

– Крекийон, – бормочет Гомбер.

– Неважно, как его зовут! Но чтобы накатать донос, он должен был на чем-то поймать или в чем-то уличить тебя, если ты ему самому не сделал чего-нибудь скверного. Отвечай же, какого демона ты разбудил, потому как вы еще и колдуны, бесы блудливые, любители шабаша!

– Он застал меня, когда я нюхал простыни!