Mille regrets (ЛП)

– Не будем пока ничего решать в отношении этого, – шепчет Гомберу Фигероа. – Послушаем сначала иудеев. Если среди этих мелочных придир найдется бас, я его возьму. Лучше необращенный иудей, чем какой-либо из этих сынов свиньи!

У Родригеса оказывается вполне приемлемая тесситура, а Вивес, который посещал синагогу в Валенсии, обнаруживает яркий тенор. Их принимают. Алькандр, поднимаясь от ноты к ноте, все больше фальшивит. Отвергнут, несмотря на обнадеживающие крики экипажа о его сломанной руке. Наступает черед Содимо Ди Козимо. У него не хватает нескольких зубов, и это мешает правильному дыханию. Однако ухо Гомбера угадывает в этой скверной натуре интересные возможности.

– Спой фальцетом!

– Как это?

– Голосом девочки. Или таким, какой у тебя был в детстве, вспомни!

– Чтобы выставить себя на смех? Не дождетесь!

– Постой, я сейчас тебе покажу.

Гомбер щиплет его за мошонку, и Содимо немедленно начинает вопить – достаточно пронзительно, что подает надежду на превосходные ноты в альтовом регистре. Все дружно хохочут. Содимо в ярости кидается на певчего с намерением влепить ему оплеуху, но успокаивается, когда Гомбер, с хитринкой в глазах, небрежно бросает ему:

– Решено, signor pittore[45]! Отныне вы меняете мастерскую! Забудем прошлое!

– Уже трое! – аплодирует Фигероа.

– Четверо с вашим покорным слугой, ибо мой голос будет самым верхним. А было бы пятеро, если бы вы согласились на Гаратафаса. Потому что баса по-прежнему недостает.

– Посмотрим, посмотрим! Послушаем других. Разве ты не говорил мне, что нужно удвоить голоса, чтобы это лучше звучало…

Прослушиваются все остальные. Отбираются только Дамиан Лефевр, обладающий хорошим тенором, и конвойный Рикардо с вполне подходящим баритоном.

– Однако это ничто по сравнению с голосом Гаратафаса, – вздыхает Гомбер.

Госпитальеры не оправдывают надежд – их голоса осипли от всевозможных излишеств. Несмотря на благостные увещевания корабельного священника, экипаж опять мрачнеет и, воспользовавшись внезапным порывом ветра, смывается к снастям и такелажу. На Аугустуса очень кстати нападает кашель. Амедео заявляет, что он умеет отбивать такт только бичом. Пораненные обломками весел братья делла Ровере освобождены от состязания. Под конец, Гомбер обнаруживает у Ильдефонсо, которому случалось петь мессу у бенедиктинцев, довольно посредственные способности к григорианскому пению. Но такого же многообещающего баса, как у турка, по-прежнему нет.

Один лишь Фигероа не показал своих возможностей, и это вдохновляет осторожного певчего на хитрый маневр.

– Монсеньор, я же не слышал вас. Не согласились бы вы? Сами видите – нам не хватает баса. Так позвольте мне вас прослушать…

– Меня? Но я не могу! Капитан не поет, в крайнем случае, он орет свои распоряжения!

– Монсеньор, мы не набрали требуемое число голосов. Прошу вас… окажите мне эту честь?

Дон Альваро польщен, но он знает, как отвратителен его голос. Алчная Кастилломальдонадо достаточно поиздевалась над ним. Его обжигает воспоминание о ночных горшках.

– Нет! Я не могу! Это значило бы слишком себя унизить. Я отказываюсь, категорически! И потом, как бы я мог молиться и петь одновременно? Это невозможно! Разве император поет сам?

– Изредка в своей капелле и много чаще во время пиршеств.

– Вот видишь, во время застолья! А раз я дал обет бросить кутежи…

– Но, монсеньор, для полного музыкального согласия нам по-прежнему не хватает одного инструмента. Без этого низкого голоса полифония невозможна. Я продолжаю настаивать, что голос Гаратафаса – самое подходящее из всего, что можно отыскать на борту.

Фигероа уступает – к полному удовольствию Гомбера. Турок войдет в состав плавучей капеллы. Пятеро галерных певцов тотчас же принимаются за обучение. Но поскольку священник и конвойный не могут оставить свой пост, решено для их музыкальной подготовки действовать как на войне: первые обученные будут натаскивать других в умении владеть своим голосом. Стало быть, стоящие ниже будут учить тех, кто поставлен над ними.

Эта рокировка авторитетов превращает Гомбера в глазах невольников в настоящего героя. Исчезает его постоянный страх за свои лобковые рубцы, прекращаются издевательства – на их место приходит уважение. Спустя несколько дней – под его просвещенным руководством – плавучая капелла составлена. И тогда певчий начинает мечтать: не появилась ли у него возможность заслужить себе оправдание? Прихоти этого удивительного капитана предоставляют ему шанс, который еще вчера невозможно было себе вообразить. Он грезит о прекрасных сочинениях, которые мог бы создать, и о способе передать их императору, разумеется, в обход гнусного Крекийона.